Н.С.Лесков. Неразменный рубль 

 

 

 

---------------------------------------------------------------  

   Библиотека "Лесенка". Сост. В. А. Левин и др., Харьков, 1995

   OCR: PDF-MP3-Библиотека "ImWerden", 2002

---------------------------------------------------------------    

    Глава первая  

    Есть поверье,  будто волшебными средствами  можно получить  неразменныйрубль, то есть такой рубль, который, сколько раз его не выдавай, он все-такиопять является целым в кармане. Но для того чтобы добыть  такой рубль, нужнопретерпеть большие страхи. Всех их я не помню, но  знаю,  что, между прочим,надо  взять  черную  без   одной  отметины   кошку   и  нести  ее  продаватьрождественскою  ночью  на перекресток четырех дорог, из которых притом  однанепременно должна вести к кладбищу.     Здесь надо  стать, пожав кошку  посильнее,  так, чтобы она замяукала, изажмурить глаза. Все это надо сделать за несколько минут перед полночью, а всамую полночь придет кто-то и станет торговать кошку. Покупщик будет  даватьза  бедного  зверька   очень  много  денег,  но  продавец  должен  требоватьнепременно  только рубль, -- ни больше, ни меньше как один серебряный рубль.Покупщик  будет навязывать  более,  но  надо  настойчиво требовать  рубль, икогда, наконец, этот рубль  будет  дан, тогда  его надо положить в  карман идержать  рукою,  а  самому уходить как  можно скорее и не оглядываться. Этотрубль и  есть неразменный или безрасходный, -- то есть сколько ни  отдавайтеего в уплату за что-нибудь, -- он все-таки  опять является в  кармане. Чтобызаплатить, например, сто рублей, надо только сто раз опустить руку  в кармани оттуда всякий раз вынуть рубль.     Конечно,  это поверье  пустое и  нестаточное;  но  есть  простые  люди,которые  склонны верить, что неразменные рубли действительно можно добывать.Когда я был маленьким мальчиком, и я тоже этому верил.     

 

Глава вторая   

 

   Раз,  во   время  моего   детства,  няня,   укладывая   меня   спать  врождественскую ночь, сказала, что  у  нас теперь на деревне  очень многие неспят, а гадают, рядятся, ворожат и, между прочим, добывают себе "неразменныйрубль". Она распространилась на  тот счет, что людям, которые пошли добыватьнеразменный рубль, теперь всех страшнее, потому что они  должны лицом к лицувстретиться с дьяволом  на далеком  распутье и торговаться  с ним  за чернуюкошку; но зато  их ждут  и самые большие  радости... Сколько можно  накупитьпрекрасных  вещей за  беспереводный  рубль! Что бы я  наделал, если  бы  мнепопался такой рубль! Мне тогда было всего лет  восемь,  но  я  уже побывал всвоей жизни  в Орле и в Кромах  и  знал  некоторые превосходные произведениярусского  искусства,   привозимые  купцами  к  нашей  приходской  церкви  нарождественскую ярмарку.     Я знал, что на свете бывают пряники  желтые, с патокою, и белые пряники--  с  мятой, бывают  столбики  и сосульки,  бывает такое лакомство, котороеназывается "резь", или лапша, или еще проще "шмотья", бывают орехи простые икаленые; а  для богатого кармана  привозят  и изюм, и  финики. Кроме того, явидел картины с  генералами и  множество других вещей, которых я не мог всехперекупить, потому что мне давали на мои расходы простой серебряный рубль, ане беспереводный. Но няня нагнулась  надо  мною и прошептала, что нынче  этобудет  иначе,  потому  что беспереводный  рубль есть у моей  бабушки, и  онарешила подарить его мне, но только я должен быть  очень  осторожен, чтобы нелишиться этой чудесной монеты,  потому  что она имеет одно волшебное,  оченькапризное свойство.     -- Какое? -- спросил я.     -- А это тебе скажет бабушка. Ты спи, а завтра, как проснешься, бабушкапринесет тебе неразменный рубль и скажет, как надо с ним обращаться.     Обольщенный этим  обещанием, я постарался заснуть в ту же минуту, чтобыожидание неразменного рубля не было томительно.     

Глава третья   

Няня меня не обманула: ночь пролетела как краткое мгновение, которого яи не заметил, и бабушка уже стояла над моею кроваткою  в своем большом чепцес  рюшевыми  мармотками  и держала в  своих  белых  руках  новенькую, чистуюсеребряную монету, отбитую в самом полном и превосходном калибре.     -- Ну,  вот  тебе беспереводный рубль, --  сказала она. --  Бери  его ипоезжай в церковь. После обедни мы, старики, зайдем к батюшке, отцу Василию,пить чай,  а ты один,  --  совершенно  один,  -- можешь  идти  на ярмарку  ипокупать все, что ты сам захочешь. Ты сторгуешь вещь, опустишь руку в кармани выдашь свой рубль, а он опять очутится в твоем же кармане.     -- Да, -- говорю, -- я уже все это знаю.     А  сам зажал  рубль  в ладонь и  держу его как можно крепче. А  бабушкапродолжает:     -- Рубль  возвращается,  это  правда. Это его хорошее свойство, --  еготакже нельзя  и  потерять;  но  зато  у  него  есть другое  свойство,  оченьневыгодное:  неразменный рубль  не переведется в твоем кармане  до тех  пор,пока  ты  будешь  покупать на него вещи,  тебе или другим  людям  нужные илиполезные, но раз  что ты изведешь хоть  один грош на полную бесполезность --твой рубль в то же мгновение исчезнет.     -- О,  -- говорю,  -- бабушка,  я вам очень благодарен, что вы мне  этосказали; но поверьте, я уж не так мал, чтобы не понять, что на свете полезнои что бесполезно.     Бабушка покачала головою и, улыбаясь, сказала,  что она сомневается; ноя ее уверил, что знаю, как надо жить при богатом положении.     -- Прекрасно, -- сказала бабушка, -- но, однако, ты все-таки хорошенькопомни, что я тебе сказала.     -- Будьте покойны. Вы  увидите, что я приду к отцу Василию и принесу назагляденье прекрасные покупки, а рубль мой будет цел у меня в кармане.     -- Очень рада, -- посмотрим. Но  ты все-таки не будь самонадеян; помни,что отличить  нужное  от пустого  и  излишнего вовсе  не так  легко,  как тыдумаешь.     -- В таком случае не можете ли вы походить со мною по ярмарке?     Бабушка на  это согласилась, но  предупредила меня,  что она  не  будетиметь  возможности дать мне какой бы то ни было совет или остановить меня отувлечения и ошибки, потому что  тот, кто  владеет  беспереводным  рублем, неможет ни от кого ожидать советов, а должен руководиться своим умом.     -- О, моя милая бабушка, --  отвечал я,  --  вам и не будет  надобностидавать мне советы,  -- я  только  взгляну на  ваше лицо  и  прочитаю в вашихглазах все, что мне нужно.     --  В  таком разе  идем.  --  И  бабушка  послала  девушку сказать отцуВасилию, что она  придет к  нему  позже,  а  пока мы  отправились  с  нею наярмарку.     

Глава четвертая 

Погода  была  хорошая, --  умеренный морозец с маленькой  влажностью; ввоздухе  пахло  крестьянской  белой онучею, лыком, пшеном и  овчиной. Народумного, и все  разодеты в  том, что есть лучшего. Мальчишки из  богатых семейвсе получили от отцов на свои карманные расходы по грошу и уже истратили этикапиталы  на  приобретение глиняных  свистулек,  на  которых задавали  самыйбедовый  концерт.  Бедные  ребятишки, которым грошей  не  давали, стояли подплетнем и  только завистливо облизывались. Я видел, что им  тоже хотелось быовладеть подобными же музыкальными инструментами, чтобы слиться всей душою вобщей гармонии, и... я посмотрел на бабушку...     Глиняные свистульки не составляли необходимости и даже не были полезны,но  лицо моей  бабушки не  выражало ни  малейшего  порицания моему намерениюкупить  всем  бедным  детям  по свистульке.  Напротив, доброе лицо  старушкивыражало  даже  удовольствие,  которое я принял за  одобрение:  я сейчас  жеопустил мою руку в карман, достал оттуда мой неразменный рубль и купил целуюкоробку свистулек, да еще мне подали с него несколько сдачи. Опуская сдачу вкарман, я ощупал  рукою,  что мой  неразменный рубль целехонек и  уже  опятьлежит  там, как  было  до  покупки. А между тем  все ребятишки  получили  посвистульке, и  самые  бедные из них вдруг  сделались так же счастливы, как ибогатые, и засвистали во всю свою силу, а мы  с бабушкой пошли дальше, и онамне сказала:     -- Ты поступил хорошо, потому что бедным детям надо играть и резвиться,и  кто  может  сделать  им  какую-нибудь  радость,  тот  напрасно не  спешитвоспользоваться своею возможностью. И в доказательство, что  я права, опустиеще раз свою руку в карман и попробуй, где твой неразменный рубль?     Я опустил руку и... мой неразменный рубль был в моем кармане.     -- Ага, --  подумал я,  -- теперь  я  уже понял,  в  чем  дело,  и могудействовать смелее.      

Глава пятая      

Я  подошел к лавочке, где  были  ситцы  и платки, и  накупил всем нашимдевушкам  по  платью, кому розовое, кому голубое, а  старушкам по маленькомуголовному платку; и каждый раз, что я опускал руку в карман, чтобы заплатитьденьги, --  мой неразменный рубль все был на своем месте. Потом я купил  дляключницыной  дочери,  которая  должна  была  выйти замуж,  две  сердоликовыезапонки и, признаться, сробел; но бабушка по-прежнему смотрела хорошо, и мойрубль после этой покупки тоже преблагополучно оказался в моем кармане.     -- Невесте идет принарядиться, -- сказала бабушка, -- это памятный деньв жизни каждой девушки, и это  очень похвально,  чтобы ее обрадовать, --  отрадости всякий человек бодрее  выступает на новый путь жизни, а  от  первогошага много зависит. Ты сделал очень хорошо, что обрадовал бедную невесту.     Потом я  купил  и себе очень много сластей  и орехов,  а в другой лавкевзял большую книгу "Псалтырь",  такую точно, какая  лежала на столе у  нашейскотницы.  Бедная  старушка очень  любила  эту  книгу, но  книга  тоже имеланесчастье прийтись по  вкусу пленному теленку, который жил в  одной избе  соскотницею. Теленок по своему возрасту имел слишком много  свободного времении  занялся тем,  что  в счастливый час  досуга отжевал углы  у  всех  листов"Псалтыря". Бедная  старушка  была  лишена  удовольствия  читать  и  петь тепсалмы, в которых она находила для себя утешение, и очень об этом скорбела.     Я  был уверен, что купить для нее  новую  книгу  вместо  старой было непустое и не  излишнее дело, и это  именно так и было: когда я опустил руку вкарман -- мой рубль был снова на своем месте.     Я  стал  покупать  шире   и  больше,  --  я  брал  все,  что,  по  моимсоображениям, было нужно, и накупил даже вещи слишком  рискованные, --  так,например,  нашему  молодому  кучеру  Константину я  купил  наборный  пояснойремень,  а  веселому башмачнику  Егорке -- гармонию.  Рубль, однако, все былдома,  а на лицо бабушки  я уж не  смотрел и не допрашивал ее  выразительныхвзоров. Я сам был центр всего, -- на меня все смотрели, за мною все шли, обомне говорили.     -- Смотрите, каков наш  барчук  Миколаша! Он  один может скупить  целуюярмарку, у него, знать, есть неразменный рубль.     И я  почувствовал в  себе  что-то  новое и до тех  пор незнакомое.  Мнехотелось, чтобы все обо мне знали, все за мною ходили и все обо мне говорили-- как я умен, богат и добр.     Мне стало беспокойно и скучно.      

Глава шестая      

А в  это самое  время,  -- откуда  ни возьмись -- ко мне подошел  самыйпузатый из всех ярмарочных торговцев и, сняв картуз, стал говорить:     -- Я здесь всех толще  и всех  опытнее, и вы меня не обманете.  Я знаю,что  вы можете купить все, что  есть на этой ярмарке, потому что  у вас естьнеразменный  рубль. С этим не  шутка удивлять весь приход, но,  однако, естькое-что такое, чего вы и за этот рубль не можете купить.     -- Да, если это будет вещь ненужная, -- так я ее, разумеется, не куплю.     --  Как  это "ненужная"? Я вам не  стал  бы и говорить про  то,  что ненужно. А  вы обратите внимание на то, кто окружает  нас с вами, несмотря  нато, что у вас есть неразменный рубль.  Вот вы  себе купили только сластей даорехов, а то вы все покупали полезные вещи для других, но вот как эти другиепомнят ваши благодеяния: вас уж теперь все позабыли.     Я посмотрел вокруг себя и, к крайнему моему удивлению, увидел, что мы спузатым  купцом  стоим,  действительно,  только вдвоем, а  вокруг  нас ровноникого нет. Бабушки тоже не было, да я о ней и забыл, а вся ярмарка отвалилав сторону и окружила какого-то длинного, сухого человека, у которого  поверхполушубка был надет длинный  полосатый жилет, а  на  нем нашиты стекловидныепуговицы, от  которых, когда он поворачивался из стороны в сторону, исходилослабое, тусклое блистание.     Это  было все, что длинный, сухой человек имел в себе привлекательного,и,  однако,  за  ним  все шли и  все на  него смотрели, как  будто на  самоезамечательное произведение природы.     -- Я ничего не вижу в этом хорошего, -- сказал я моему новому спутнику.     -- Пусть так, но вы должны видеть, как это всем нравится. Поглядите, --за  ним  ходят даже  и  ваш  кучер Константин  с  его  щегольским ремнем,  ибашмачник  Егорка  с  его гармонией, и  невеста  с запонками,  и даже стараяскотница  с ее новою книжкою. А  о ребятишках с  свистульками уже и говоритьнечего.     Я осмотрелся,  и  в  самом  деле все эти  люди  действительно  окружаличеловека  с стекловидными пуговицами, и  все мальчишки  на своих свистулькахпищали про его славу.     Во  мне  зашевелилось  чувство досады. Мне показалось  все  это  ужаснообидно,  и  я   почувствовал  долг  и   призвание  стать  выше  человека  состекляшками.     -- И вы думаете, что я не могу сделаться больше его?     -- Да, я это думаю, -- отвечал пузан.     --  Ну, так я же сейчас вам докажу, что вы ошибаетесь!  -- воскликнул яи,  быстро  подбежав  к  человеку  в  жилете  поверх  полушубка, сказал:  --Послушайте, не хотите ли вы продать мне ваш жилет?      

Глава седьмая      

Человек со  стекляшками повернулся перед  солнцем, так что  пуговицы наего жилете издали тусклое блистание, и отвечал:     --  Извольте, я вам его  продам  с большим удовольствием, но только этоочень дорого стоит.     -- Прошу вас не беспокоиться и скорее сказать мне вашу цену за жилет.     Он очень лукаво улыбнулся и молвил:     --  Однако  вы,  я  вижу, очень  неопытны, как и  следует быть  в вашемвозрасте, -- вы не понимаете, в  чем дело. Мой жилет ровно  ничего не стоит,потому что он  не светит и не греет, и потому я отдаю  вам  даром, но вы мнезаплатите по рублю  за  каждую  нашитую на нем стекловидную пуговицу, потомучто эти  пуговицы  хотя  тоже не светят и не  греют, но они  могут  немножкоблестеть на минутку, и это всем очень нравится.     --  Прекрасно,  -- отвечал  я, --  я даю вам  по рублю  за каждую  вашупуговицу. Снимайте скорей ваш жилет.     -- Нет, прежде извольте отсчитать деньги.     -- Хорошо.     Я опустил руку в карман и достал оттуда один рубль, потом снова опустилруку во второй  раз,  но... карман мой был пуст... Мой неразменный рубль ужене  возвратился...  он  пропал...  он исчез... его не было,  и на  меня  всесмотрели и смеялись.     Я горько заплакал и... проснулся...     

Глава восьмая      

Было утро; у моей кроватки стояла  бабушка, в ее большом белом чепце  срюшевыми  мармотками,  и   держала  в   руке  новенький   серебряный  рубль,составлявший обыкновенный рождественский подарок, который она мне дарила.     Я  понял,  что  все  виденное мною происходило не  наяву,  а во  сне, ипоспешил рассказать, о чем я плакал.     -- Что же, -- сказала бабушка, --  сон твой  хорош, -- особенно если тызахочешь понять его,  как следует. В баснях  и  сказках  часто бывает сокрытособый затаенный смысл. Неразменный рубль  -- по-моему, это талант,  которыйПровидение  дает  человеку при его рождении. Талант развивается  и  крепнет,когда человек сумеет  сохранить в себе бодрость и силу  на  распутии четырехдорог,  из которых  с  одной всегда должно быть  видно кладбище. Неразменныйрубль  --  это есть  сила,  которая может служить истине  и  добродетели, напользу людям, в чем  для человека с  добрым сердцем и ясным умом заключаетсясамое  высшее  удовольствие. Все, что он сделает для истинного счастья своихближних,  никогда не убавит его духовного богатства,  а напротив  --  чем онболее черпает  из своей души, тем  она  становится богаче. Человек в жилеткесверх теплого полушубка -- есть суета,  потому что жилет сверх  полушубка ненужен,  как  не нужно  и то, чтобы за  нами ходили и  нас прославляли. Суетазатемняет ум. Сделавши кое-что -- очень немного в сравнении с тем, что бы тымог еще сделать, владея безрасходным рублем, ты уже  стал гордиться  собою иотвернулся от меня,  которая для тебя  в твоем сне изображала опыт жизни. Тыначал уже  хлопотать не о добре для  других,  а  о  том, чтобы  все на  тебяглядели и тебя хвалили. Ты захотел иметь ни на что не нужные стекляшки, и --рубль твой растаял. Этому так и следовало быть, и я за  тебя очень рада, чтоты получил такой урок во сне.  Я очень бы желала, чтобы  этот рождественскийсон у тебя остался в памяти. А теперь  поедем в церковь и после обедни купимвсе то, что ты покупал для бедных людей в твоем сновидении.     -- Кроме одного, моя дорогая.     Бабушка улыбнулась и сказала:     -- Ну, конечно, я знаю, что ты  уже  не  купишь жилета с  стекловиднымипуговицами.     --  Нет,  я не  куплю также и лакомств,  которые я покупал во  сне  длясамого себя.     Бабушка подумала и сказала:     -- Я не вижу нужды, чтобы  ты лишил себя этого маленького удовольствия,но...  если ты желаешь за это получить гораздо большее счастье, то... я тебяпонимаю...     И вдруг мы с нею оба обнялись и, ничего более не говоря друг другу, обазаплакали. Бабушка отгадала, что я хотел все мои маленькие деньги  извести вэтот  день  не  для себя.  И когда это  было  мною  сделано, то  сердце  моеисполнилось такой радостью, какой я не испытывал до того еще ни одного раза.В  этом  лишении себя  маленьких удовольствий  для пользы  других я  впервыеиспытал то,  что люди называют увлекательным словом --  полное  счастие, прикотором ничего больше не хочешь.     Каждый может испробовать сделать в своем нынешнем положении мой опыт, ия уверен, что он найдет в словах моих не ложь, а истинную правду.

 

 

 

 

 

 

 

 

Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ

МАЛЬЧИК У ХРИСТА НА ЕЛКЕ МАЛЬЧИК С РУЧКОЙ  

 

Дети странный народ, они снятся и мерещатся. Перед елкой и в самую елку перед рождеством я все встречал на улице, на известном углу, одного мальчишку, никак не более как лет семи. В страшный мороз он был одет почти по-летнему, но шея у него была обвязана каким-то старьем, -- значит его все же кто-то снаряжал, посылая. Он ходил "с ручкой"; это технический термин, значит -- просить милостыню. Термин выдумали сами эти мальчики. Таких, как он, множество, они вертятся на вашей дороге и завывают что-то заученное; но этот не завывал и говорил как-то невинно и непривычно и доверчиво смотрел мне в глаза, -- стало быть, лишь начинал профессию. На расспросы мои он сообщил, что у него сестра, сидит без работы, больная; может, и правда, но только я узнал потом, что этих мальчишек тьма-тьмущая: их высылают "с ручкой" хотя бы в самый страшный мороз, и если ничего не наберут, то наверно их ждут побои. Набрав копеек, мальчик возвращается с красными, окоченевшими руками в какой-нибудь подвал, где пьянствует какая-нибудь шайка халатников, из тех самых, которые, "забастовав на фабрике под воскресенье в субботу, возвращаются вновь на работу не ранее как в среду вечером". Там, в подвалах, пьянствуют с ними их голодные и битые жены, тут же пищат голодные грудные их дети. Водка, и грязь, и разврат, а главное, водка. С набранными копейками мальчишку тотчас же посылают в кабак, и он приносит еще вина. В забаву и ему иногда нальют в рот косушку и хохочут, когда он, с пресекшимся дыханием, упадет чуть не без памяти на пол,    ...и в рот мне водку скверную    Безжалостно вливал...    Когда он подрастет, его поскорее сбывают куда-нибудь на фабрику, но все, что он заработает, он опять обязан приносить к халатникам, а те опять пропивают. Но уж и до фабрики эти дети становятся совершенными преступниками. Они бродяжат по городу и знают такие места в разных подвалах, в которые можно пролезть и где можно переночевать незаметно. Один из них ночевал несколько ночей сряду у одного дворника в какой-то корзине, и тот его так и не замечал. Само собою, становятся воришками. Воровство обращается в страсть даже у восьмилетних детей, иногда даже без всякого сознания о преступности действия. Под конец переносят все -- голод, холод, побои, -- только за одно, за свободу, и убегают от своих халатников бродяжить уже от себя. Это дикое существо не понимает иногда ничего, ни где он живет, ни какой он нации, есть ли бог, есть ли государь; даже такие передают об них вещи, что невероятно слышать, и, однакоже, всё факты.

 

II МАЛЬЧИК У ХРИСТА НА ЕЛКЕ 

  Но я романист, и, кажется, одну "историю" сам сочинил. Почему я пишу: "кажется", ведь я сам знаю наверно, что сочинил, но мне все мерещится, что это где-то и когда-то случилось, именно это случилось как раз накануне рождества, в каком-то огромном городе и в ужасный мороз.    Мерещится мне, был в подвале мальчик, но еще очень маленький, лет шести или даже менее. Этот мальчик проснулся утром в сыром и холодном подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал. Дыхание его вылетало белым паром, и он, сидя в углу на сундуке, от скуки нарочно пускал этот пар изо рта и забавлялся, смотря, как он вылетает. Но ему очень хотелось кушать. Он несколько раз с утра подходил к нарам, где на тонкой, как блин, подстилке и на каком-то узле под головой вместо подушки лежала больная мать его. Как она здесь очутилась? Должно быть, приехала с своим мальчиком из чужого города и вдруг захворала. Хозяйку углов захватили еще два дня тому в полицию; жильцы разбрелись, дело праздничное, а оставшийся один халатник уже целые сутки лежал мертво пьяный, не дождавшись и праздника. В другом углу комнаты стонала от ревматизма какая-то восьмидесятилетняя старушонка, жившая когда-то и где-то в няньках, а теперь помиравшая одиноко, охая, брюзжа и ворча на мальчика, так что он уже стал бояться подходить к ее углу близко. Напиться-то он где-то достал в сенях, но корочки нигде не нашел и раз в десятый уже подходил разбудить свою маму. Жутко стало ему, наконец, в темноте: давно уже начался вечер, а огня не зажигали. Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена. "Очень уж здесь холодно", -- подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою руку на плече покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтоб отогреть их, и вдруг, нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью, пошел из подвала. Он еще бы и раньше пошел, да все боялся вверху, на лестнице, большой собаки, которая выла весь день у соседских дверей. Но собаки уже не было, и он вдруг вышел на улицу.    Господи, какой город! Никогда еще он не видал ничего такого. Там, откудова он приехал, по ночам такой черный мрак, один фонарь на всю улицу. Деревянные низенькие домишки запираются ставнями; на улице, чуть смеркнется -- никого, все затворяются по домам, и только завывают целые стаи собак, сотни и тысячи их, воют и лают всю ночь. Но там было зато так тепло и ему давали кушать, а здесь -- господи, кабы покушать! И какой здесь стук и гром, какой свет и люди, лошади и кареты, и мороз, мороз! Мерзлый пар валит от загнанных лошадей, из жарко дышащих морд их; сквозь рыхлый снег звенят об камни подковы, и все так толкаются, и, господи, так хочется поесть, хоть бы кусочек какой-нибудь, и так больно стало вдруг пальчикам. Мимо прошел блюститель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика.    Вот и опять улица, -- ох какая широкая! Вот здесь так раздавят наверно; как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то! А это что? Ух, какое большое стекло, а за стеклом комната, а в комнате дерево до потолка; это елка, а на елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки; а по комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и играют, и едят, и пьют что-то. Вот эта девочка начала с мальчиком танцевать, какая хорошенькая девочка! Вот и музыка, сквозь стекло слышно. Глядит мальчик, дивится, уж и смеется, а у него болят уже пальчики и на ножках, а на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить. И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие -- миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним с улицы много господ. Подкрался мальчик, отворил вдруг дверь и вошел. Ух, как на него закричали и замахали! Одна барыня подошла поскорее и сунула ему в руку копеечку, а сама отворила ему дверь на улицу. Как он испугался! А копеечка тут же выкатилась и зазвенела по ступенькам: не мог он согнуть свои красные пальчики и придержать ее. Выбежал мальчик и пошел поскорей-поскорей, а куда, сам не знает. Хочется ему опять заплакать, да уж боится, и бежит, бежит и на ручки дует. И тоска берет его, потому что стало ему вдруг так одиноко и жутко, и вдруг, господи! Да что ж это опять такое? Стоят люди толпой и дивятся: на окне за стеклом три куклы, маленькие, разодетые в красные и зеленые платьица и совсем-совсем как живые! Какой-то старичок сидит и будто бы играет на большой скрипке, два других стоят тут же и играют на маленьких скрипочках, и в такт качают головками, и друг на друга смотрят, и губы у них шевелятся, говорят, совсем говорят, -- только вот из-за стекла не слышно. И подумал сперва мальчик, что они живые, а как догадался совсем, что это куколки, -- вдруг рассмеялся. Никогда он не видал таких куколок и не знал, что такие есть! И плакать-то ему хочется, но так смешно-смешно на куколок. Вдруг ему почудилось, что сзади его кто-то схватил за халатик: большой злой мальчик стоял подле и вдруг треснул его по голове, сорвал картуз, а сам снизу поддал ему ножкой. Покатился мальчик наземь, тут закричали, обомлел он, вскочил и бежать-бежать, и вдруг забежал сам не знает куда, в подворотню, на чужой двор, -- и присел за дровами: "Тут не сыщут, да и темно".    Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть: "Посижу здесь и пойду опять посмотреть на куколок, -- подумал мальчик и усмехнулся, вспомнив про них,-- совсем как живые!.." И вдруг ему послышалось, что над ним запела его мама песенку. "Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!"    -- Пойдем ко мне на елку, мальчик, -- прошептал над ним вдруг тихий голос.    Он подумал было, что это все его мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и... и вдруг, -- о, какой свет! О, какая елка! Да и не елка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом всё куколки, -- но нет, это всё мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно.    -- Мама! Мама! Ах, как хорошо тут, мама! -- кричит ей мальчик, и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. -- Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? -- спрашивает он, смеясь и любя их.    -- Это "Христова елка", -- отвечают они ему. -- У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых там нет своей елки... -- И узнал он, что мальчики эти и девочки все были всё такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей, во время самарского голода, четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей... А матери этих детей все стоят тут же, в сторонке, и плачут; каждая узнает своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слезы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь так хорошо...    А внизу наутро дворники нашли маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму... Та умерла еще прежде его; оба свиделись у господа бога в небе.    И зачем же я сочинил такую историю, так не идущую в обыкновенный разумный дневник, да еще писателя? А еще обещал рассказы преимущественно о событиях действительных! Но вот в том-то и дело, мне все кажется и мерещится, что все это могло случиться действительно, -- то есть то, что происходило в подвале и за дровами, а там об елке у Христа -- уж и не знаю, как вам сказать, могло ли оно случиться, или нет? На то я и романист, чтоб выдумывать.

 

Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений в двенадцати томах. Том XII. - М.: Правда, 1982. - С.457-462.

 

 

 

 

 

 

 

Иван Сергеевич Шмелев

 

Из книги «Лето Господне»

 

РОЖДЕСТВО

 

Рождество уже засветилось, как под Введенье запели за всенощной «Христос рождается, славите: Христос с небес, срящите...» — так сердце и заиграло, будто в нем свет зажегся. Горкин меня загодя укреплял, а то не терпелось мне, скорей бы Рождество приходило, все говорил вразумительно: «нельзя сразу, а надо приуготовляться, а то и духовной радости не будет». Говорил, бывало: — Ты вон, летось, морожена покупал... и взял-то на монетку, а сколько лизался с ним, поглядел я на тебя. Так и с большою радостью, еще пуще надо дотягиваться, не сразу чтобы. Вот и приуготовляемся, издаля приглядываемся, — вот оно, Рождество-то, уж светится. И радости больше оттого. И это сущая правда. Стали на крылосе петь, сразу и зажглось паникадило, — уж светится будто Рождество. Иду ото всенощной, снег глубокий, крепко морозом прихватило, и чудится, будто снежок поет, весело так похрустывает — «Христос с небес, срящите...» — такой-то радостный, хрящеватый хруст. Хрустят и промерзшие заборы, и наши дубовые ворота, если толкнуться плечиком, — веселый, морозный хруст. Только бы Николина Дня дождаться, а там и рукой подать: скатишься, как под горку, на Рождество. «Вот и пришли Варвары», — Горкин так говорит, — Василь-Василичу нашему на муку. В деревне у него на Николу престольный праздник, а в Москве много земляков, есть и богачи, в люди вышли, все его уважают за характер, вот он и празднует во все тяжки. Отец посмеивается: «теперь уж варвариться придется!» С неделю похороводится: три дни подряд празднует трояк-праздник: Варвару, Савву и Николу. Горкин остерегает, и сам Василь-Василич бережется, да морозы под руку толкают. Поговорка известная: Варвара-Сав-ва мостит, Никола гвоздит. По именинам-то как пойдет, так и пропадет с неделю. Зато уж на Рождество — «как стеклышко», чист душой: горячее дело, публику с гор катать. Разве вот только «на стенке» отличится, — на третий день Рождества, такой порядок, от старины; бромлейцы, заводские с чугунного завода Бромлея, с Серединки, неподалеку от нас, на той же Калужской улице, «стенкой» пойдут на наших, в кулачный бой, и большое побоище бывает; сам генерал-губернатор князь Долгоруков будто дозволяет, и будошники не разгоняют: с морозу людям погреться тоже надо. А у Василь-Василича кровь такая, горячая: смотрит-смотрит — и ввяжется. Ну, с купцами потом и празднует победу-одоление. Как увидишь, — на Конную площадь обозы потянулись, — скоро и Рождество. Всякую живность везут, со всей России: свиней, поросят, гусей... — на весь мясоед, мороженных, пылкого мороза. Пойдем с Горкиным покупать, всю там Москву увидим. И у нас на дворе, и по всей округе, все запасаются помногу, — дешевле, как на Конной, купить нельзя. Повезут на санях и на салазках, а пакетчики, с Житной, сами впрягаются в сани — народ потешить для Рождества. Скорняк уж приходил, высчитывал с Горкиным, чего закупить придется. Отец загодя приказывает прикинуть на бумажке, чего для народа взять и чего для дома. Плохо-плохо, а две-три тушки свиных необходимо, да черных поросят, с кашей жарить, десятка три, да белых, на заливное молошничков, два десятка, чтобы до заговин хватило, да индеек-гусей-кур-уток, да потрохов, да еще солонины не забыть, да рябчиков сибирских, да глухарей-тетерок, да... — трое саней брать надо. И я новенькие салазки заготовил, чего-нибудь положить, хоть рябчиков. В эту зиму подарил мне отец саночки-щегольки, высокие, с подрезами, крыты зеленым бархатом, с серебряной бахромой. Очень мне нравились эти саночки, дивовались на них мальчишки. И вот заходит ко мне Ленька Егоров, мастер змеи запускать и голубей гонять. Приходит, и давай хаять саночки: девчонкам только на них кататься, разве санки бывают с бахромой! Настоящие санки везде катаются, а на этих в снегу увязнешь. Велел мне сесть на саночки , повез по саду, в сугробе увязил и вывалил. — Вот дак са-ночки твои!.. — говорит, — и плюнул на мои саночки. Сердце у меня и заскучало. И стал нахваливать свои, лубяные: на них и в далекую дорогу можно, и сенца можно постелить, и товар возить: вот на Конную-то за поросятами ехать! Стал я думать, а он и привозит саночки, совсем такие, на каких тамбовские мужики в Москву поросят везут, только совсем малюсенькие, у щепника нашего на рынке выставлены такие же у лавки. Посадил меня и по саду лихо прокатил. — Вот это дак са-ночки! — говорит. Отошел к воротам, и кричит: — Хочешь, так уж и быть, променяю приятельски, только ты мне в придачу чего-нибудь... хоть три копейки, а я тебе гайку подарю, змеи чикать. Я обрадовался, дал ему саночки и три копейки, а он мне гайку — змеи чикать и салазки. И убежал с моими. Поиграл я саночками, а Горкин и спрашивает, как я по двору покатил: — Откуда у те такие лутошные? Как узнал все дело, так и ахнул: — Ах, ты, самоуправник! да тебя, простота, он, лукавый, вокруг пальца обернул, папашенька-то чего скажет!.. да евошним-то три гривенника — красная цена, куклу возить девчонкам, а ты дурачок... идем со мной. Пошли мы с ним к Леньке на двор, а он уж с горки на моих бархатных щеголяет. Ну, отобрали. А отец его, печник знакомый, и говорит: — А ваш-то чего смотрел... так дураков и учат. Горкин сказал ему чего-то от Писания, он и проникся, Леньку при нас и оттрепал. Говорю Горкину: — А за поросятами на Конную, как же я?.. — Поставим, говорит, корзиночку, и повезешь. Близится Рождество: матушка велит принести из амбара «паука». Это высокий такой шест, и круглая на нем щетка, будто шапка: обметать паутину из углов. Два раза в году «паука» приносят: на Рождество и на Пасху. Смотрю на «паука» и думаю: «бедный, целый год один в темноте скучал, а теперь, небось, и он радуется, что Рождество». И все радуются. И двери наши, — моют их теперь к Празднику, — и медные их ручки, чистят их мятой бузиной, а потом обматывают тряпочками, чтобы не захватали до Рождества: в Сочельник развяжут их, они и засияют, радостные, для Праздника. По всему дому идет суетливая уборка. Вытащили на снег кресла и диваны, дворник Гришка лупит по мягким пузикам их плетеной выбивалкой, а потом натирает чистым снегом и чистит веничком. И вдруг, плюхается с размаху на диван, будто приехал в гости, кричит мне важно — «подать мне чаю-шоколаду!» — и строит рожи, гостя так представляет важного. Горкин — и тот на него смеется, на что уж строгий. «Белят» ризы на образах: чистят до блеска щеточкой с мелком и водкой и ставят «праздничные», рождественские, лампадки, белые и голубые, в глазках. Эти лампадки напоминают мне снег и звезды. Вешают на окна свежие накрахмаленные шторы, подтягивают пышными сборками, — и это напоминает чистый, морозный снег. Изразцовые печи светятся белым матом, сияют начищенными отдушниками. Зеркально блестят паркетные полы, пахнущие мастикой с медовым воском, — запахом Праздника. В гостиной стелят «рождественский» ковер, — пышные голубые розы на белом поле, — морозное будто, снежное. А на Пасху — пунсовые розы полагаются, на алом. На Конной, — ей и конца не видно, — где обычно торгуют лошадьми цыганы и гоняют их на проглядку для покупателей, показывая товар лицом, стоном стоит в морозе гомон. Нынче здесь вся Москва. Снегу не видно, — завалено народом, черным-черно. На высоких шестах висят на мочалках поросята, пучки рябчиков, пупырчатые гуси, куры, чернокрылые глухари. С нами Антон Кудрявый, в оранжевом вонючем полушубке, взял его Горкин на подмогу. Куда тут с санками, самих бы не задавили только, — чистое светопреставление. Антон несет меня на руках, как на «постном рынке». Саночки с бахромой пришлось оставить у знакомого лавочника. Там и наши большие сани с Антипушкой, для провизии, — целый рынок закупим нынче. Мороз взялся такой, — только поплясывай. И все довольны, веселые, для Рождества стараются, поглатывают-жгутся горячий сбитень. Только и слышишь — перекликаются: — Много ль поросят-то закупаешь? — Много — не много, а штук пяток надо бы, для Праздника. Торговцы нахваливают товар, стукают друг о дружку мерзлых поросят: живые камушки. — Звонкие-молошные!.. не поросятки — а-нделы!.. Горкин пеняет тамбовскому, — «рыжая борода»: не годится так, ангелы — святое слово. Мужик смеется: — Я и тебя, милый, а-нделом назову... у меня ласковей слова нет. Не черным словом я, — а-ндельским!.. — Дворянские самые индюшки!.. княжьего роду, пензицкого заводу!.. Горкин говорит, — давно торгу такого не видал, боле тыщи подвод нагнали, — слыхано ли когда! «черняк» — восемь копеек фунт?! «беляк» — одиннадцать! дешевле пареной репы. А потому: хлеба уродилось после войны, вот и пустили вовсю на выкорм. Ходим по народу, выглядываем товарец. Всегда так Горкин: сразу не купит, а выверит. Глядим, и отец дьякон от Спаса в Наливках, в енотовой огромной шубе, слон-слоном, за спиной мешок, полон: немало ему надо, семья великая. — Третий мешок набил, — басит с морозу дьякон, — гуська одного с дюжинку, а поросяткам и счет забыл. Семейка-то у меня... А Горкин на ухо мне: — Это он так, для хорошего разговору... он для души старается, в богадельню жертвует. Вот и папашенька, записочку сам дал, велит на четвертной накупить, по бедным семьям. И втайне чтобы, мне только препоручает, а я те в поучение... выростешь — и попомнишь. Только никому не сказывай. Встречаем и Домну Панферовну, замотана шалями, гора горой, обмерзла. С мешком тоже, да и салазки еще волочит. Народ мешает поговорить, а она что-то про уточек хотела, уточек она любит, пожирней. Смотрим — и барин Энтальцев тут, совсем по-летнему, в пальтишке, в синие кулаки дует. Говорит важно так, — «рябчиков покупаю, «можжевельнич-ков», тонкий вкус! там, на углу, пятиалтынный пара!». Мы не верим: у него и гривенничка наищешься. Подходим к рябчикам: полон-то воз, вороха пестрого перья. Оказывается, «можжевельнички» — четвертак пара. — Терся тут, у моего воза, какой-то хлюст, нос насандален... — говорит рябчичник, — давал пятиалтынный за парочку, глаза мне отвел... а люди видали — стащил будто пары две под свою пальтишку... разве тут доглядишь!.. Мы молчим, не сказываем, что это наш знакомый, барин прогорелый. Ради такого Праздника и не обижаются на жуликов: «что волку в зубы — Егорий дал!» Только один скандал всего и видали, как поймал мужик паренька с гусем, выхватил у него гуся, да в нос ему мерзлым горлом гусиным: «разговейся, разговейся!..» Потыкал-потыкал — да и плюнул, связываться не время. А свинорубы и внимание не дают, как подбирают бедняки отлетевшие мерзлые куски, с фунт, пожалуй. Свиней навезли горы. По краю великой Конной тянутся, как поленницы, как груды бревен-обрубков: мороженая свинина сложена рядами, запорошило снежком розовые разводы срезов: окорока уже пущены в засол, до Пасхи. Кричат: «тройку пропущай, задавим!» Народ смеется: пакетчики это с Житной, везут на себе сани, полным-полны, а на груде мороженого мяса сидит-покачивается веселый парень, баюкает парочку поросят, будто это его ребятки, к груди прижаты. Волокут поросятину по снегу на веревках, несут подвязанных на спине гроздьями, — одна гроздь напереду, другая сзади, — растаскивают великий торг. И даже бутошник наш поросенка тащит и пару кур, и знакомый пожарный с Якиманской части, и звонарь от Казанской тащит, и фонарщик гусят несет, и наши банщицы, и даже кривая нищенка, все-то, все. Душа — душой, а и мамона требует своего, для Праздника. В Сочельник обеда не полагается, а только чаек с сайкой и маковой подковкой. Затеплены все лампадки, настланы новые ковры. Блестят развязанные дверные ручки, зеркально блестит паркет. На столе в передней стопы закусочных тарелок, «рождественских», в голубой каемке. На окне стоят зеленые четверти «очищенной», — подносить народу, как поздравлять с Праздником придут. В зале — парадный стол, еще пустынный, скатерть одна камчатная. У изразцовой печи, пышет от нее, не дотронуться, тоже стол, карточный-раскрытый, — закусочный: завтра много наедет поздравителей. Елку еще не внесли: она мерзлая, пока еще в высоких сенях, только после всенощной ее впустят. Отец в кабинете: принесли выручку из бань, с ледяных катков и портомоен. Я слышу знакомое почокивание медяков и тонкий позвонец серебреца: это он ловко отсчитывает деньги, ставит на столе в столбики, серебрецо завертывает в бумажки; потом раскладывает на записочки — каким беднякам, куда и сколько. У него, Горкин сказывал мне потайно, есть особая книжечка, и в ней вписаны разные бедняки и кто раньше служил у нас. Сейчас позовет Василь-Василича, велит заложить беговые санки и развезти по углам-подвалам. Так уж привык, а то и Рождество будет не в Рождество. У Горкина в каморке теплятся три лампадки, медью сияет Крест. Скоро пойдем ко всенощной. Горкин сидит перед железной печкой, греет ногу, — что-то побаливает она у него, с мороза, что ли. Спрашивает меня: — В Писании писано: «и явилась в небе многая сонма Ангелов...», кому явилась? Я знаю, про что он говорит: это пастухам ангелы явились и воспели — «Слава в вышних Богу...». — А почему пастухам явились? Вот и не знаешь. В училищу будешь поступать, в имназюю... папашенька говорил намедни... у Храма Христа Спасителя та училища, имназюя, красный дом большенный, чугунные ворота. Там те батюшка и вопросит, а ты и не знаешь. А он стро-гой, отец благочинный нашего сорока, протоерей Копьев, от Спаса в Наливках... он те и погонит-скажет — «ступай, доучивайся!» — скажет. А потому, мол, скажи... Про это мне вразумление от отца духовного было, он все мне растолковал, о. Валентин, в Успенском соборе , в Кремле, у-че-ный.!.. проповеди как говорит!.. Запомни его — о. Валентин, Анфитияров. Сказал: в стихе поется церковном: «истиннаго возвещают Па-стыря!..» Как в Писании-то сказано, в Евангелии-то?.. — «Аз есьм Пастырь Добрый...». Вот пастухам первым потому и было возвещено. А потом уж и волхвам-мудрецам было возвещено: знайте, мол! А без Него и мудрости не будет. Вот ты и помни. Идем ко всенощной. Горкин раньше еще ушел, у свещного ящика много дела. Отец ведет меня через площадь за руку, чтобы не подшибли на раскатцах. С нами идут Клавнюша и Саня Юрцов, заика который у Сергия-Троицы послушником: отпустили его монахи повидать дедушку Трифоныча, для Рождества. Оба поют вполголоса стишок, который я еще не слыхал, как Ангелы ликуют, радуются человеки, и вся тварь играет в радости, что родился Христос. И отец стишка этого не знал. А они поют ласково так и радостно. Отец говорит: — Ах, вы, Божьи люди!.. Клавнюша сказал — «все Божий» — и за руку нас остановил: — Вы прислушайте, прислушайте... как все играет!.. и на земле, и на небеси!.. А это про звон он. Мороз, ночь, ясные такие звезды, — и гу-ул... все будто небо звенит-гудит, — колокола поют. До того радостно поют, будто вся тварь играет: и дым над нами, со всех домов, и звезды в дыму, играют, сияние от них веселое. И говорит еще: — Гляньте, гляньте!.. и дым будто Славу несет с земли... играет ка-ким столбом!.. И Саня-заика стал за ним говорить: — И-и-и... грает... не-бо и зе-зе-земля играет... И с чего-то заплакал. Отец полез в карман и чего-то им дал, позвякал серебрецом. Они не хотели брать, а он велел, чтобы взяли: — Дадите там, кому хотите. Ах, вы, Божьи дети... молитвенники вы за нас, грешных... простосерды вы. А у нас радость, к Празднику: доктор Клин нашу знаменитую октаву-баса, Ломшачка, к смерти приговорил, неделю ему только оставлял жить... дескать, от сердца помрет... уж и дышать переставал Ломшачок! а вот, выправился, выписали его намедни из больницы. Покажет себя сейчас, как «с нами Бог» грянет!.. Так мы возрадовались! а Горкин уж и халатик смертный ему заказывать хотел. В церкви полным-полно. Горкин мне пошептал: — А Ломшачок-то наш, гляди-ты... вон он, горло-то потирает, на крылосе... это, значит, готовится, сейчас «С нами Бог» вовсю запустит. Вся церковь воссияла, — все паникадилы загорелись. Смотрю: разинул Ломшаков рот, назад головой подался... — все так и замерли, ждут. И так ах-нуло — «С нами Бог»... — как громом, так и взыграло сердце, слезами даже зажгло в глазах, мурашки пошли в затылке. Горкин и молится, и мне шепчет: — Воскрес из мертвых наш Ломшачок... — «...разумейте, языцы: и покоряйтеся... яко с нами Бог!..». И Саня, и Клавнюша — будто воссияли, от радости. Такого пения, говорили, еще и не слыхали: будто все Херувимы-Серафимы трубили с неба. И я почувствовал радость, что с нами Бог. А когда запели «Рождество Твое, Христе Боже наш, воссия мирови свет разума...» — такое во мне радостное стало... и я будто увидал вертеп-пещерку, ясли и пастырей, и волхвов — и овечки будто стоят и радуются. Клавнюша мне пошептал: — А если бы Христа не было, ничего бы не было, никакого света-разума, а тьма языческая!.. И вдруг заплакал, затрясся весь, чего-то выкликать стал... — его взяли под руки и повели на мороз, а то дурно с ним сделалось, — «припадочный он», — говорили-жалели все. Когда мы шли домой, то опять на рынке остановились, у басейны, и стали смотреть на звезды, и как поднимается дым над крышами, и снег сверкает от главной звезды, — «Рождественская» называется. Потом проведали Бушуя, погладили его в конуре, а он полизал нам пальцы, и будто радостный он, потому что нынче вся тварь играет. Зашли в конюшню, а там лампадочка горит, в фонаре, от пожара, не дай-то Бог. Антипушка на сене сидит, спать собирается ложиться. Я ему говорю: — Знаешь, Антипушка, нонче вся тварь играет, Христос родился. А он говорит — «а как же, знаю... вот и лампадочку затеплил...». И правда: не спят лошадки, копытцами перебирают. — Они еще лучше нашего чуют, — говорит Антипушка, — как заслышали благовест, ко всенощной... ухи навострили, все слушали. Заходим к Горкину, а у него кутья сотовая, из пшенички, угостил нас — святынькой разговеться. И стали про божественное слушать. Клавнюша с Саней про светлую пустыню сказывали, про пастырей и волхвов-мудрецов, которые, все звезды сосчитали, и как Ангелы пели пастырям, а Звезда стояла над ними и тоже слушала ангельскую песнь. Горкин и говорит, — будто он слышал, как отец давеча обласкал Клавнюшу с Саней: — Ах, вы, ласковые... Божьи люди!.. А Клавнюша опять сказал, как у басейны: — Все Божии.

 

 

 

 

 

 

Константин Петрович Победоносцев

 

 

Рождество Христово

 

 

       Рождество Христово и святая Пасха – праздники, по преимуществу, детские, и в них как будто исполняется сила слов Христовых: «Аще не будете яко дети, не имате внити в Царствие Божие». Прочие праздники не столько доступны детскому разумению, и любезны для детей более по внешней обстановке, нежели по внутреннему значению...       Однако же и из двух названных больших праздников – дитя скорее поймёт и примет простым чувством Рождество Христово.       Как счастлив ребёнок, которому удавалось слышать от благочестивой матери простые рассказы о Рождестве Христа Спасителя! Как счастлива и мать, которая, рассказывая святую и трогательную повесть, встречала живое любопытство и сочувствие в своём ребёнке, и сама слышала от него вопросы, в коих детская фантазия так любит разыгрываться, и, вдохновляясь этими вопросами, спешила передать своему дитяти собственное благочестивое чувство. Для детского воображения так много привлекательного в этом рассказе.       Тихая ночь над полями палестинскими – уединенный вертеп – ясли, обставленные теми домашними животными, которые знакомы ребёнку по первым впечатлениям памяти, - в яслях повитый Младенец и над Ним кроткая, любящая Мать с задумчивым взором и с ясною улыбкой материнского счастья  – три великолепных царя, идущих  за Звездою к убогому вертепу с дарами – и вдали на поле пастухи посреди своего стада, внимающие радостной вести Ангела и таинственному хору Сил Небесных. Потом злодей Ирод, преследующий невинного Младенца; избиение младенцев в Вифлееме  - потом путешествие Святого Семейства в Египет – сколько во всём этом жизни и действия, сколько интереса для ребёнка!       Старая и никогда не стареющая повесть! Как она была привлекательна для детского слуха, и как скоро сживалось с нею детское понятие! Оттого-то, лишь только приведёшь себе на память эту простую повесть, воскресает в душе целый мир, воскресает всё давно прошедшее детство с его обстановкою, со всеми лицами, окружавшими его, со всеми радостями его, возвращается в душу то же таинственное ожидание чего-то, которое всегда бывало перед праздником. Что было бы с нами, если бы не было в жизни таких минут детского восторга!       Таков вечер перед Рождеством: вернулся я от всенощной и сижу дома в той же комнате, в которой прошло всё моё детство; на том же месте, где стояла колыбель моя, потом моя детская постелька, - стоит теперь моё кресло перед письменным столом. Вот окно, у которого сиживала старуха няня и уговаривала ложиться спать, тогда, как спать не хотелось, потому что в душе было волнение – ожидание чего-то радостного, чего-то торжественного на утро. То не было ожидание подарков, – нет, - чуялось душе точно, что завтра будет день необыкновенный, светлый, радостный, и что-то великое совершаться будет. Бывало, ляжешь, а колокол разбудит тебя перед заутреней, и няня, вставшая, чтобы идти в церковь, опять должна уговаривать ребёнка, чтобы заснуть.       Боже! Это же ожидание детских дней ощущаю я в себе и теперь… Как всё во мне тихо, как всё во мне торжественно! Как всё во мне дышит чувством прежних лет, - и с какою духовной алчностью ожидаю я торжественного утра. Это чувство – драгоценный дар Неба, посылаемый среди мирского шума и суеты взрослым людям, чтобы они живо вспомнили то время, когда были детьми, следовательно, были ближе к Богу и непосредственнее чем когда-либо принимали от Него жизнь, свет, день, пищу, радость, любовь – всё, чем красен для человека мир Божий.       Но это ожидание – радости великой и великого торжество на утро – у ребёнка никогда не обманывалось. У ребёнка минута ожидания так сливалась с минутою наслаждения и удовлетворения, что не было возможности уловить переход или середину. Ребёнок просыпался утром  - и непременно находил то, о чём думал вечером, встречал наяву то, о чём говорили ему детские сны: существенность для ребёнка – не то же ли, что сон; сон его не то же ли, что существенность? Ребёнок утром просыпался окружённый теми же благами жизни детской, которые безсознательно принимал каждый день, - только, освещенные праздничным светом, лица, его окружавшие, были вдвое веселее, ласки живее, игры одушевлённее. Чего же более для ребёнка? Ребёнок не жалел на утро о том, чего ожидал вечером: как было безсознательно вчерашнее ожидание, так и утреннее наслаждение было безсознательно…       О великая таинственная ночь! О, светлое, торжественное утро! Если забуду тебя, если останусь равнодушен к тебе, если перестану слышать те речи и словеса, коих гласы слышатся в тебе всякой душе верующей,  – стало быть, забуду своё детство, свою жизнь и самую вечность… ибо что иное вечность блаженная, как не вечная радость младенца пред Лицем Божиим!




 

Клавдия Лукашевич

Рождественский праздник
    
Далёкий Рождественский Сочельник… Морозный день. Из окон видно, как белый, пушистый снег покрыл улицы, крыши домов и деревья. Ранние сумерки. Небо синеет.       Мы с Лидой стоим у окна и смотрим на небо.Няня, скоро придёт звезда? – спрашиваю я.       -   Скоро, скоро, - торопливо отвечает старушка. Она накрывает на стол.Няня, смотри. Вон уже звезда пришла на небо,радостно говорит Лида.-  Эта не та.       -  Почему не та? Посмотри хорошенько.Та будет побольше…. Эта очень маленькая, - говоритняня, едва взглянув в окно.       - Ты сказала до первой звезды, - плаксиво замечает сестра.       - Ведь мы проголодались. Очень есть хочется, - говорю я.       - Подождите, детушки…. Теперь уже скоро…Потерпите.       - Дай ты им чего-нибудь перекусить…. Совсем заморила девочек. – Мама услышала наш разговор, вышла из своей комнаты и крепко целует нас.       - Вот ещё, что выдумала!.. Разве можно есть до звезды? Целый день постились. И вдруг не дотерпеть. Грешно ведь, - серьёзно возражает няня. Нам тоже кажется, что это грешно. Ведь у нас будет «кутья», Надо её дождаться. Взрослые целый день постились и не едят до звезды. Мы тоже решили поститься, как и большие… Но сильно проголодались и нетерпеливо повторяем: «Ах, скорее бы, скорее бы пришла звезда».       Няня и мама накрыли стол чистой скатертью и под скатерть положили сено… Нам это очень нравится. Мы знаем, что это делается в воспоминание величайшего события: Господь наш родился в пещере и был положен в ясли на сено.       Мы не обедали, как обычно, в три часа, а будем ужинать «со звездою», то есть когда стемнеет, и на небе загорятся первые звёздочки. У нас будет «кутья» из рису, «кутья» из орехов, пшеница с мёдом и разные постные кушанья из рыбы. Кроме того, на столе поставят в банках пучки колосьев пшеницы и овса. Всё это казалось нам, детям, важным и знаменательным. В нашей квартире так было чисто прибрано,  всюду горели лампады; настроение было благоговейное, и целый день поста и эта «кутья» раз в году – всё говорило о наступлении великого праздника… Няня, конечно, не раз напоминала нам, что «Волхвы принесли Божественному Младенцу ладан, смирну, золото и пшеницу». Оттого в Сочельник надо есть пшеницу.          Папа наш был малоросс, и многие обряды совершались в угоду ему. Где-то далеко в маленьком хуторе Полтавской губернии жила его мать с сестрой и братом. И там они справляли свою украинскую вечерю и «кутью». Папа нам это рассказывал и очень любил этот обычай. Но в сером домике бабушки и дедушки тоже в Рождественский Сочельник всегда справлялась «кутья». Как у них, так и у нас непременно бывал в этот вечер приглашён какой-нибудь одинокий гость или гостья: дедушкин сослуживец или папин товарищ, которому негде было встретить праздник. Справив «кутью», мы отправлялись ко Всенощной. Но мы  с сестрой в волнении: ждём чего-то необычайного, радостного. Да и как не волноваться: ведь наступило Рождество. Может быть, будет ёлка… Какое детское сердце не забьётся радостью при  этом воспоминании. Великий праздник Рождества, окружённый духовной поэзией, особенно понятен и близок ребёнку. Родился Божественный Младенец, и Ему хвала, слава и почести мира. Всё ликовало и радовалось. И в память Святого Младенца в эти дни светлых воспоминаний, все дети должны веселиться и радоваться. Это их день, праздники невинного, чистого детства…       А тут ещё является она – зелёная стройная ёлочка, с которой сохранилось столько легенд и воспоминания… Привет тебе, милая любимая ёлочка!.. Ты несёшь нам среди зимы смолистый запах лесов и, залитая огоньками, радуешь детские взоры, как по древней легенде обрадовала Божественные очи Святого Младенца. У нас в семье был обычай к большим праздника делать друг другу подарки, сюрпризы, неожиданно порадовать, повеселить… Все потихоньку готовили свои рукоделия. Мы учили стихи… Нас, детей, это очень занимало и радовало. Подарки бывали простые, дешёвые, но вызывали большой восторг.      Ёлку показывали неожиданно, сюрпризом, и родители, няня и тётушки готовили её, когда мы ложились спать.       За два или три дня до Рождества мама печально говорила: «Бедные девочки, нынче им ёлки не будет… Денег у нас папой нет. Да и ёлки  дороги. В будущем году мы им сделаем большую хорошую ёлку. А нынче уж проживём без ёлки»… Против таких слов ничего нельзя было возразить… Но в огорчённой детской душе всё-таки таилась и обида, и смутная надежда. Веришь и не веришь словам мамы и близких.      В первый день Рождества сколько счастливых детских голов поднимается ото сна с радостной грёзой, в которой мерещится хвойное деревце, сколько наивных ожиданий наполняет детское воображение… И как весело, заманчиво мечтать о золотой рождественской звезде, о какой-нибудь кукле, барабане, ярких огоньках на ветвях любимого деревца. У всех детей столько мечтаний, желаний, столько надежд связано с праздником Рождества.Лида, Лида, понюхай, ведь ёлкой пахнет, - говорю я,просыпаясь в рождественское утро в самом весёлом расположении духа. Румяное, полное лицо сестры отрывается от подушки. Она уморительно морщит свой маленький нос.       -  Да, пахнет… Правда… Как будто пахнет.       - А как же говорили, что ёлки не будет в этом году!       - Может, и будет. В прошлом году тоже сказали, не будет. А потом всё было, - вспоминает сестра. Няня уже тут как тут.Нянечка, отчего ёлкой пахнет? – серьёзно спрашиваюя.       - Откуда ей пахнуть… Когда её и в помине-то нет… Вставайте, барышни-сударышни. Сейчас «христославы» придут…       - Это дедушкины мальчишки?       - Наверно, со звездою.  Дедушка им красивую склеил.       - Конечно, наш забавник старался для своих ребят… Была я у них, весь пол в кабинете замусорен. Точно золотом залит… А звезда горит  переливается… Вот увидите, что это за звезда.       В то далёкое время был обычай «христославам» ходить по квартирам «со звездой» и петь рождественские песни. Обыкновенно в каждом доме собиралась местная беднота: мальчики-подростки выучивали рождественские песни, делали звезду и шли по квартирам славить Христа. Не успеешь одеться, умыться, как, бывало, няня скажет: «Пришли со звездою». Слышим топот детских ног, и партия человек шесть – десять войдёт в комнату. Мальчики встанут перед образами и запоют «Рождество Твое» и «Дева днесь»… Затем громко поздравят с праздником. Иногда это пение выходило очень стройно и красиво. Было что-то  трогательное и праздничное в появлении «христославов». Мы с сестрой очень это любили, радовались и с нетерпением ожидали их прихода.       Христославы приходили в первый день несколько раз. У нас никому не отказывали: всех оделяли копейками и пряниками… Но мы особенно ждали «дедушкиных мальчишек». Мы бы узнали их из тысячи, они появлялись с такой прекрасной, замысловатой звездой, какой ни у кого не было. Ведь её делал сам наш художник – дедушка. Даже нянечка и та, как-то особенно ласково и приветливо говорила:       - Ну вот, наконец-то и дедушкины  ребята идут.       Мы замирали от волнения… Ребята застенчиво входят в комнату, а впереди них двигается прекрасная золотая звезда… Она на высоком древке, кругом золотое сияние – дрожит и переливается… А в середине – изображение Рождества Христова.Видишь, Лида, там Христос родился, – указываю ясестре на звезду.       - Вижу… Это дедушка нарисовал… Знаю…      - Нам казалось, что дедушкины мальчики пели как-то особенно громко и стройно… Знакомые приветливые лица «босоногой команды» улыбались нам с сестрой. А мы конфузились и прятались за няню, за маму. «Дедушкиных мальчишек» оделяли, конечно, щедрее других. Их даже поили горячим сбитнем… Как они бывали рады и долго вспоминали об этом.       В первый день Рождества несколько омрачалось наше радостное настроение… Мы не знали, будет у нас ёлка или нет…       - Мама говорит, что не будет…       - А почему она смеётся, - взволнованно говорю я сестре. – Отвернулась и засмеялась…       - Она всегда смеётся…       - А почему дверь их комнату закрыта? И ёлкой пахнет!…       - Мама сказала, что там был угар…. И  комнату проветривают. Холодно там.       Рассказ про угар похож на правду и начинаешь ему верить. Всё-таки волнение не покидает нас. И мы таинственно советуемся:       - Можно поглядеть в щёлочку.       - Нет, нянечка, говорила, что нехорошо подглядывать.       Но искушение бывало так велико, что мы украдкой подглядывали в щёлочку…. И видели что-то прекрасное, сверкающее, зелёное… Похожее на ёлку… Бывало, в своём уголке мы уже переиграем в «христославов», устроим из какого-нибудь цветка куклам ёлку. Но когда  придут бабушка и дедушка с тётями и принесут в руках пакеты, то надежда снова наполнит наши сердца… вскоре тётя Манюша займёт нас рассказом… Заслушаешься и забудешь на время об ёлке…Вдруг мама запоёт что-нибудь весёлое… И нас торжественно введут в закрытую комнату.       Дверь распахнулась – и там сияет огнями ёлка. Не знаю, хорош ли был старинный приём внезапно радовать детей ёлкой… Восторг бывал так силен, что дух захватывало от радости. Стоишь долго, рот разиня, и слова не можешь сказать. Глаза сверкают, щёки разгорятся, и не знаешь, на что смотреть. А мама с папой схватят за руки и начнут кружиться вокруг ёлки с песнями.       Ёлка наша бывала скромная, маленькая, но убранная красиво, с любовью. Под ёлкой лежат подарки. Каждый чем-нибудь порадует другого. Тётеньки вышили нам передники. Бабушка сшила по мячику из тряпок. Папа с дедушкой сделали скамейки; мама нарисовала картинки. Няня одела наших кукол. Мы тоже всем сделали подарки: кому стихи, кому закладку, кому связали какие-то нарукавнички. Всё было сделано по силам и с помощью няни. Взрослые, особенно мама и тётеньки,  с нами пели и плясали вокруг ёлки. Бывало весело. Но, к сожалению, в раннем детстве на наших ёлках и в праздниках никогда не бывало детей; у нас совсем не было маленьких друзей… Помню, как-то раз няня привела детей прачки и посадила под ёлку… Сначала мы думали, что это огромные куклы. Но когда рассмотрели, то не было предела восторгу и радости. Мы не знали,  как и чем занять, повеселить и одарить наших друзей… Ребёнок тоже рвётся к обществу своих сверстников, к детским интересам и играм с товарищами. И, кажется, та наша ёлка, когда у нас были в гостях дети прачки, была самая весёлая и памятная.      Совсем другие ёлки бывали у дедушки… На них бывало слишком много детей. «Папенька для своих мальчишек старается, а вовсе не о внучках думает», - недовольным голосом говорила тётя Саша. Но и внучки бывали в неописанном восторге от дедушкиной ёлки. В маленькой квартирке серого домика скрыть само деревцо бывало невозможно…. И мы его видели заранее – прелестное и разукрашенное затейливым цепочками, фонариками, звёздочками и бонбоньерками. Всё это дедушка клеил сам, и ему помогали папа и мама…      Но, кроме ёлки, на празднике нас и ребят «босоногой команды», которых в кабинете дедушки набиралось человек двенадцать – пятнадцать, всегда ожидал какой-нибудь сюрприз, который нас радовал и увлекал не менее ёлки. Наш затейник дедушка делал удивительные вещи: ведь он был мастер на все руки. «Что-то покажет нам дедушка? Что он ещё придумал?!» – волновались мы с Лидой. Нас и других гостей отправляли в кухню, а в кабинете слышался шёпот нетерпеливых голосов. Дедушка шёл в залу и там сначала звонил в какие-то звонки, затем в свистульку, кричал петухом … После садился за свое фортепиано и сам играл старинный трескучий марш. Он только его и знал. Под этот марш мы выходили из кухни, а мальчишки – из кабинета. Их обыкновенно выводила мама или наш отец. Мы все под дедушкин марш обходил ёлку, и садились на приготовленные скамейки. Сразу же начиналось представление. Каждый год оно бывало различное: однажды дедушка устроил кукольный театр, и все его бумажные актёры говорили на разные голова, кланялись, пели, танцевали, как настоящие. В другой раз он показывал фокусы. При этом у него на голове была надета остроконечная шапка и чёрная мантия с золотыми звёздами. Наивные зрители были поражены, как это у дедушки изо рта выходит целый десяток яблок, из носа падают монеты, исчезает в руках платок…       Но лучше всего дедушка устраивал туманные картины. При помощи нашего отца она сам делал великолепный волшебный фонарь, сам  нарисовал на стеклах массу картин – это были вертящиеся звёздочки, вырастающий у старика нос необыкновенных размеров….При этом все показываемые картины старик пересыпал рассказами и прибаутками, шутками; показывая на экране какую-нибудь тощенькую девицу, он говорил: «Вот вам девица Софья, три года на печи сохла, встала, поклонилась да и переломилась. Хотел её спаять, не будет стоять; хотел сколотить – не будет ходить…. Я взял её иголкой сшил и легонько пустил».      Все, конечно, покатывались от смеха, особенно мальчики.       После представления шло веселье вокруг зажжённой ёлки. Дедушка играл свой марш, и ребята ходили и даже плясали… Помню, что ребят, и как и у нас, поили горячим сбитнем и чем-то угощали…      Дедушка бывал очень весел и доволен за свою босоногую команду. Он сам превращался в ребёнка: пел, шутил, возился, играл свой марш. Каким светлым лучом бывал этот праздник в сереньком домике для ребят горькой бедноты, которые попадали на эту ёлку «советника».Она им снилась целый год и блестела ещё ярче, чем та рождественская звезда, которую клеил им дедушка, и с которою они славили Христа.


                                  Авторские работы

 Ольга Першина

 В декабре 2004 в свет вышла первая книга рождественских рассказав Ольги под названием - “Чудо, Чудо Рождество”,


 
изданная в московском православном издательстве сестричества во имя Святителя Игнатия Ставропольского. В период с 2005 по 2007 ею были написаны, и изданы тем же издательством ещё 3 книжки рождественских рассказов – “Светлый Ангел Рождества”,




“Семь Рождественских свечей”

 

и “Хрустальная лесенка в небо”,

 

а также книжка рассказов  “Приключения Проши”.        27 января 2006 года Ольга стала Лауреатом Всероссийской православной литературной премии имени Святого Благоверного Великого Князя Александра Невского. Первая премия - в номинации “Книга для детей”.       В 2005 и 2006 году вышли в свет 2 сборника рождественских рассказов Ольги.        Сборник “Чудеса Рождества” был издан в 2005 году московским издательством Махаон .

       

Сборник “Под Звёздным небом Рождества” в 2006 году был издан в известном православном петербургском издательстве Сатисъ, куда вошли три первые книги рождественских рассказов.

      


В 2008 году  вышли 3 книги Ольги Першиной.        “Рождественский Благовест” - новая, написанная ею в 2008 году, книга рождественских рассказов,  изданная московским православным издательством сестричества  во имя Святителя Игнатия Ставропольского;        “Мой кораблик золотой” – сборник, в который вошли: книга стихов для детей с одноименным названием, а также две последние книги рождественских рассказов “Хрустальная лесенка в небо” и “Рождественский Благовест”. Книга издана санкт-петербургским православным издательством Сатис;       “За окошком Рождество…” – сборник рождественских рассказов, изданный Издательским Домом “Азбука–классика”, часть тиража которого пойдёт на благотворительние цели.


Из книги «Чудо, Чудо Рождество»2004 г.

 РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ЧУДО

           

В Сочельник Машенька расхворалась. Лоб был горячий, болело горло, и мама срочно вызвала врача.           
- Постельный режим и никакой праздничной ёлки, - сказал строгий доктор.           
- Никакой ёлки? - у Маши из глаз стали капать крупные слёзы. - Ведь завтра Рождество!           
- Постельный режим, - ещё раз грозно прозвучали слова доктора.                
Потом приходили старшие братья и сестрёнки, приходили бабушка и папа, все Машу утешали: «Ничего, ничего, потерпи, скоро поправишься». Вечером мама, зайдя к Маше, дала ей лекарство, поцеловала и как всегда сказала: «Спокойной ночи, Машенька, Ангела-Хранителя тебе».          
В комнате Маши было тепло и уютно. Маленькая ёлочка переливалась от разноцветных гирлянд, игрушек и блестящего дождя. Машенька опять вспомнила, что больна. «Завтра все соберутся на Рождественскую ёлку. А я?» Она ещё раз всхлипнула и крепко заснула.          
Всё вокруг погрузилось в таинственную тишину. Где-то вдали Маше почудилось тихое пение, звук которого был таким красивым, что она подняла свою головку и прислушалась, каквдруг… Она увидела прекрасного юношу в белом одеянии и крыльями сзади.           
- Ты кто? - прошептала Маша.           
- Я твой Ангел-Хранитель.          
- Ты мой Ангел-Хранитель? Ты пришёл ко мне?          
-  Пришёл. Твоя мама попросила меня об этом. Мы с тобой сейчас летим. - Куда летим? – спросила Машенька.
- Мне нельзя. Я болею. Ты знаешь, доктор прописал мне постельный режим.           
- Ничего, в Рождественскую ночь происходят всякие чудеса! Летим, я покажу тебе звёздное небо и Святую Землю, где родился Христос.           - Мы летим в Вифлеем?            Машенька знала, что Иисус Христос, Спаситель мира, родился в далёком маленьком городе Вифлееме больше 2000 лет назад.          
- И мы увидим и пастухов, и волхвов, и Праведного Иосифа?           - Конечно, увидим.          
Ангел бережно укрыл Машеньку тёплым, пёстрым одеялом, сделанным мамиными руками, и они вылетели из безшумно отворившегося окошка.           Хотя  Ангел плавно набирал высоту и крепко держал Машу в руках, ей было как-то не по себе, и она зажмурила глазки.            
- Не бойся! Смотри!          
Машенька посмотрела вниз, она узнала свой родной город. Улицы были пустынны, и только пролетая над храмом, она услышала колокольный звон.                                                                 
- Это идёт Рождественская служба, - сказал Ангел. - Не все в городе спят.            
Звёзды, казалось, сверкали совсем рядом, и было такое ощущение, что до них можно дотянуться рукой.           
- Давай возьмём одну звёздочку для мамы? - сказала Маша.           
- Что ты, Машенька, эти звёзды не игрушечные, а настоящие - небесные светила, созданные Богом. До них лететь очень далеко, и человек к ним приблизиться не может.         
 Где-то внизу проплывали города, другие страны, леса, озёра и что-то большое и бурлящее – это было Средиземное море.         
Машенька опять задремала в руках своего Ангела-Хранителя. Проснулась она от мычания телят и блеяния овечек.        
 - Смотри! Вот Святой Вертеп! – Ангелосторожно поставил Машеньку на землю. В пещере был полумрак и только через отверстие в стене, служившее входом, шёл Свет от одной Яркой Звезды. Свет падал на Младенца, лежащего в белых пеленах на соломе в яслях. Он был неземной красоты, и Машенька не могла оторвать от Него своих глаз. Она поняла, что это был Богомладенец Иисус. Рядом с Ним сидела молодая, скромно одетая Женщина, на голове Её была голубая накидка. Она с любовью смотрела на Младенца, и лицо Её также сияло неземной красотой. «Это Богородица! Пресвятая Дева Мария!» - подумала Маша, и от радости её сердце громко застучало.         
Машенька заметила и других людей, и только сейчас их разглядела.         
Ближе всех стоял благообразный пожилой человек в светлом хитоне и длинной     коричневой накидке. Это был Иосиф, Обручник Пресвятой Богородицы. Чуть поодаль стояли несколько пастухов со своими дорожными посохами.        
 Одно мгновение… и вновь Ангел переносит Машу, теперь она уже у порога дома, где вновь видит Святое Семейство, а три чужестранца в длинных шёлковых халатах вынимают из своих сундучков дары: золото, ладан, смирну – и, кланяясь, оставляют их у ног Божественного Младенца.         
«Да это же волхвы!» Маша вспомнила, что видела их на картинке в своей Детской Библии и даже знала их имена - Гаспар, Мельхиор, Валтасар.         
Ей вдруг захотелось крикнуть эти имена, чтобы поздороваться, но Ангел, прочитав её мысли, прошептал: «Ничего не говори. Нельзя. Мы - в Прошлом Времени!»           
 Машенька поняла, кивнула в знак согласия и только ещё крепче сжала руку своего Ангела-Хранителя.          
- Мария, Машенька! - мама постучала в комнату дочери. Не получив ответа, она быстро вошла и, подойдя к Маше, с тревогой положила руку на её лоб. Температуры не было  От прикосновения маминой руки Маша проснулась.          
- Мама, мама, я была в Вифлееме! Со мной произошло Рождественское чудо! У меня ничего не болит! Ты мне не веришь! -  разочарованно закончила она.         
- Верю, конечно, верю! Милая моя девочка! – сказала мама, взяла Машеньку на руки и крепко-крепко её обняла. Она действительно поверила в то, что случилось нечто необыкновенное! Да и как было не поверить - Машенька была совершенно здорова!

НЕБЕСНЫЙ САХАР             

 У Альмы родились щенята. Двоих отдали друзьям, а третьего, яркого, огненно-рыжего окраса, оставили себе. Дружно назвали Прошей.             
К Филиппову Рождественскому посту Проша стал уже весёлым, озорным щенком. Целыми днями он носился по дому и останавливался только в комнате бабушки, Ксении Павловны, которая, обыкновенно, низко склонясь, вязала. Он любил наблюдать за движением стальных спиц, и как только Ксения Павловна меняла клубок шерстяных ниток, подпрыгивал, ловко хватал кончик и мчался в коридор, разматывая весь клубок. Ксения Павловна кричала: «Проша, отдай клубок, пострел!» На помощь прибегали дети и возвращали бабушке пряжу.          
 На этом  Прошины проказы не заканчивались. Сергей Петрович, хозяин дома, художник и мастер на все руки, сшил своим домочадцам замечательные шлёпанцы. На толстой войлочной подошве, матерчатые, отделанные красной тесьмой, шлёпанцы эти вызывали особый интерес Проши.            
 Когда вся семья собиралась за трапезой, Проша, прячась под столом, любил неслышно подойти к кому-нибудь из детей или старших, и осторожно, закусив толстую подошву, хватал шлёпанец и пулей вылетал из-под стола, унося свою добычу. Все привыкли к Прошиным шалостям и не сердились на него.          
 Рос Проша не по дням, а по часам. Любил лакать тёплое молоко, грызть сухарики, которыми его снабжали дети, но больше всего на свете Проша любил сахар - кусковой, который ему дробили на мелкие частички, да и простой сахарный песок, который насыпали  в его блюдце. Блестящие кристаллики сахара весело хрустели на крепких Прошиных зубах.         
После обеда он любил отдыхать на широком белом подоконнике, положив голову на лапы, глядя на улицу. Если шёл снег, то, наблюдая, как тихо падают снежинки с неба, Проша размышлял: «А ведь это, наверное, тоже сахар, только небесный и, должно быть, очень вкусный. Вот бы попробовать этого сахара!»                                               
Хотя в доме шли разговоры, что скоро, когда Проша подрастёт, его будут брать на прогулки и даже в лес – уток погонять и зайцев (ведь он был охотничий спаниель), но пока же он был по-прежнему маленьким щенком и выходить ему из дома не разрешалось. 



         

Незаметно прошли дни поста. В самый день Рождества, по традиции, все родственники и друзья собирались в доме Сергея Петровича на праздничный обед. Целый день из кухни вкусно пахло. Ближе к вечеру стали собираться гости. Входная дверь то и дело распахивалась, Прошу обдавало свежим, морозным воздухом, который он с удовольствием глотал и пытался выглянуть на улицу.               
Последним пришёл брат Сергея Петровича, и на Прошу опять пахнуло холодным свежим воздухом. Гостя увели в столовую комнату, где все уже начали обедать, а Проша постоял у двери, из которой по-прежнему шла струя воздуха, слегка толкнул её - она оказалась неплотно закрытой, - высунул мордочку и выбежал из дома.        
Отсутствие Проши заметили не сразу, и только когда поставили пироги и чашки с дымящимся чаем, Сергей Петрович заглянул под стол, ища Прошу. Под столом его не было. Дети побежали в комнату Ксении Павловны, но и там его не оказалось. Заглянули в кухню, побежали в коридор. Входная дверь была чуть приоткрыта, и дети сразу закричали: «Папа, Проша убежал!»        
Сергей Петрович быстро встал и, захватив фонарик, вышел на крыльцо. Осмотрел всё  вокруг дома, поспешил на улицу. Из-за сильного снегопада, увы, следов Проши видно не было. Ещё долго звали Прошу, но безуспешно. Расстроенных детей увели в дом.         
А  Проша мчался по дороге. Уши, как крылья, развевались  по ветру. От быстрого бега он разгорячился, но двигался всё медленнее, начиная уставать. Он вдруг совсем остановился, почувствовав, что больше бежать не может. Сел на задние лапы, а снежинки, тихо кружась, падали и падали с неба.        
Проша высунул язык и схватил одну снежинку прямо на лету. Она сначала обожгла холодом, а потом - растаяла. Схватил другую -  и та растаяла, схватил третью -  и от той не осталось и следа. «Вот так сахар! - подумал Проша. - Да это не сахар, а просто вода. И вовсе не вкусно!»                                                     
 Он решил немного отдохнуть и вернуться домой. Он встал, побежал направо, потом налево, возвратился на прежнее место. Покрутился, понюхал воздух, стал бегать в разные стороны, выбился из сил, но дороги домой найти не мог.         
После долгого бега его шерсть взъерошилась и, влажная, стала быстро охлаждаться. Ему вдруг стало очень холодно, он лёг на дорогу, положив голову на лапы, а снег всё падал и падал, закрывая его белым одеялом. Проше стало теплее, ему захотелось спать, он закрыл глаза, и в его сознании образы Альмы, Сергея Петровича, детей стали сменять друг друга, а снежинки всё падали, и падали, и падали…          Где-то на соседней улице послышалось пение старинных рождественских колядок. Из-за угла вышла группа ребят-Христославов из местной Воскресной школы вместе со своей преподавательницей Анной Дмитриевной. В их руках на небольших деревянных шестах были разноцветные стеклянные фонарики, в которых горели свечи, красивая Вифлеемская звезда, сделанная из серебряной фольги. У одного из ребят была корзинка со сладостями, которыми угощали Христославов.  
     
Они тихо пели:                           
Рождество Христово,                           
Ангел прилетел,                           
Он парил по небу,                       
Людям песню пел.         

 Неожиданно пение оборвалось, кто-то из ребят, споткнувшись, закричал: «Ой, здесь что-то лежит!» Ребята встали в кружок и начали светить фонариками. «Да это щенок!»           Кто-то снял свой шарф, и полузамёрзшего, но живого Прошу в него закутали, а потом уложили на дно корзины, которую быстро освободили от сладостей, рассовав их по карманам.           Ребята же продолжали свой путь. Последним в посёлке был дом Сергея Петровича. Окна в доме светились. Дети подошли к крыльцу и запели: 
                        
Пастыри в пещеру                           
Первые пришли                           
И Младенца – Бога                           
С Матерью нашли.                          
Стояли, молились,                           
Христу поклонились.                         
Днесь Христово Рождество! 
        
Дверь открылась, и Сергей Петрович, в руках которого был поднос с пряниками, конфетами и яблоками, радушно пригласил ребят войти. Ребята вошли в дом, поставили корзину и запели:
                           
Мудрецы с Востока                          
Со Звездой идут;                         
Ладан, смирну, злато                         
Ко Христу несут.                                   
Стояли, поздравляли,                          
Христу дары дали.                         
Днесь Христово Рождество!          

Вдруг Альма встала, подошла к корзине и, обойдя её, громко залаяла.           
- Ребята, а что это у вас в корзинке? – поинтересовался Сергей Петрович.          
- Да вот щенка замёрзшего нашли.          
 - Щенка? Скорее покажите!
         
Ребята вытащили совсем слабого, завёрнутого в шарф, Прошу.           - Проша! Проша! - разом закричали дети Сергея Петровича.           Оказавшись в тепле, Проша заморгал ресницами, открыл глаза и огляделся. Дети побежали за молоком и сахаром. Он немного полакал молока, но, понюхав сахар, отвернулся. Ещё раз внимательно оглядев всех вокруг и поняв, что он чудесным образом оказался дома, Проша лёг на свой коврик рядом с Альмой и, положив голову на лапы, спокойно заснул.          
Ребята вновь дружно запели:
                        
 Рождество Христово,                         
Ангел прилетел,                         
Он летел по небу,                         
Людям песню пел:                         
«Вы, люди, ликуйте,                          
Все торжествуйте,                         
Днесь Христово Рождество!»


КРЕСТ В ОГНЕ НЕ ГОРИТ
         
Филипповым постом видел отец Симеон сон.           
Идёт он по зимнему лесу, дорожка снежная, хорошо утоптана, по бокам ели и сосны с ворохами снега на ветвях. Выходит он на поляну. Снег тут тоже хорошо утоптан, но вокруг ни души. А чуть в стороне видит отец Симеон необычную конструкцию: две вертикальные жерди и несколько горизонтальных, на которых укреплено множество крестов – больших и малых, деревянных и из металла. Кресты эти объяты пламенем, горят, но не сгорают… И слышит он тихий, ласковый голос: «Симеон! Крест в огне не горит!»          
Отец Симеон проснулся, с минуту лежал в оцепенении от увиденного, а затем трижды перекрестился и медленно прочитал Иисусову молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго».          
В дверь кто-то громко застучал.          
- Иду! - крикнул он, быстро одеваясь.          
На крыльце стояли Гавриловы. Пётр - отец семейства, и Сашка, его младший сын - всеобщий любимец.           
- Идите в дом!           
Пётр, сильно хромая, вошёл, за ним и Сашка.          
- Благослови, отец Симеон! – сказал Пётр.          
Отец Симеон благословил обоих.          
- Радость у нас! Татьяна родила дочь! Решили Серафимой назвать в честь чудотворца Саровского. А крестить прямо 15-го хотим, на Святках. Придёшь крестить-то? 
 - Приду, как не придти! Он знал о семейной традиции Гавриловых детей крестить дома.
- Вот так радость! – продолжал отец Симеон, – всем радостям радость! Он также знал, что Гавриловы давно хотели девочку, а рождались всё мальчишки да мальчишки. Последним был Сашка, которого Батюшка покрестил вот уже года 4 назад.          
- А ты как, богатырь, живёшь? – спросил он с улыбкой, обращаясь к Сашке.          
- Холосо, Батюска! Я зиву холосо!         
- А сестрёнку-то видел?          
- Видел, Батюска!          
- Красивая она?              
- Класивая, только оцень плакает!          
- Ну что ж, плачет. Все малыши плачут. Ты, что ли, не плачешь?          
- Нет, Батюска, я не плакаю, я узэ больсой!          
- Вот так большой! Двухметровый отец Симеон подхватил Сашку на руки и ласково поцеловал его в самую макушку.          
- Ты, Пётр, Татьяну от нас поздравь.Я на днях зайду к вам, проведаю. А 15-го Серафимушку окрестим, обязательно окрестим!         
 Гавриловы пошли домой, а Батюшка, узнав о таком радостном событии, и вовсе забыл о своём странном сне.          
Небольшой белокаменный храм Рождества Христова чудом уцелел во времена безбожной власти. Обветшал, конечно, но Милостью Божиею да руками добрых людей был полностью восстановлен, и вот уже лет десять отец Симеон служил в нём, окормляя свою немногочисленную паству.         
 Рождество Христово – Престольный праздник. Богомольцев в храм собралось множество:  и своих, и из соседних деревень, даже из города гости были.         
 Службы у Батюшки долгие, благодатные. Исповедь обстоятельная -  для каждого слово утешения, назидания, поддержки. Праздник прошёл на славу!         
 Отца Симеона в деревне крепко любили. Был он высоченного роста, с добрым, открытым лицом, всегда отзывчивый и скорый на помощь. Одна беда - худой очень. Бабушки деревенские Батюшку своего жалели и организовывали у свечного ящика в храме «батюшкин стульчик», где в льняных полотенчиках и полиэтиленовых мешочках оставляли: кто пирожков, кто хлебца домашнего, кто грибков сушёных, кто огурчиков и капустки квашеной  своего посола, а кто сметанки да творожка для Батюшки и его чад - семья у отца Симеона была большая.         
 За Рождеством наступили Святки. 15-го января отслужил отец Симеон Божественную Литургию и Молебен Преподобному Серафиму Саровскому, и, взяв всё необходимое, отправился к  Гавриловым.           Батюшку дорогого ждали.          
В большой комнате стояла небольшая серебристая ванночка-купель, наполненная водой. Комната была празднично убрана. Рядом с купелью украшенная ёлка, которую оставляли до самого Крещения.           Батюшка прикрепил к купели три свечи, зажёг их и неспешно начал читать молитвы. На лицах родителей, крёстных, детей Гавриловых сосредоточенное, благоговейное внимание.          
Отец Симеон освятил воду, помазал Серафиму елеем и со словами: «Крещается младенец Серафима во имя Отца! Аминь! и Сына! Аминь! и Святаго Духа! Аминь!» – трижды погрузил её в купель. Вместо того чтобы расплакаться, малышка вдруг заулыбалась.          
- Вот так Серафимушка! Отец Симеон освятил и надел ей крестик на шейку, а Татьяна надела на неё белую кружевную креcтильную рубашечку, белое кружевное платьице и белый чепчик с кружевами.          
- Не Серафимушка, а маленький ангел! – радовался отец Симеон.           Только после того, как Таинство Крещения было завершено, она заплакала, и Татьяна отнесла её в детскую комнату напротив, чтобы накормить и уложить в кроватку.                           
Тут же в большой комнате был накрыт праздничный стол. Батюшка благословил трапезу, и все ещё долго сидели, обсуждая сегодняшнее важное семейное событие.          
Начало уже смеркаться, когда встали из-за стола. Отец Симеон надел пальто, которое никогда не застёгивал, накинул шарф, и все пошли провожать его. - Сторожи сестрёнку!- Холосо, Батюска, буду столозыть!Вышли уже за ограду дома, отец Симеон благословил всех и уже повернулся, чтобы идти домой, как вдруг в одной из комнат полыхнуло пламя и появились клубы чёрного дыма.            
Татьяна вне себя закричала: - Пожар! Дети! Мои дети!           
 Батюшка, ни секунды не раздумывая, стремительно бросился назад и, только успев поцеловать свой наперсный крест, вбежал в дом. Дышать от едкого дыма было трудно, и он изо всех сил стал звать:
 - Сашка, Сашка! Где ты?
- Батюска, я тють! – послышался Сашкин голос из детской.              
 В комнате, где крестили Серафиму, полыхало пламя. Отец Симеон быстро захлопнул дверь, ведущую туда. Вбежал в детскую, сорвал с шеи шарф, обмотал им правую руку и стал быстро выбивать стёкла из окна. От грохота разбиваемых стёкол Серафима проснулась и заплакала. Заревел и Сашка.            
- Не реви! Молись!            
Сашка бросился на колени и громко-громко залепетал: «Заступница! Богородица! Спаси нас!» Стёкла были выбиты. Теперь надо выбить рамы. Их две – внутренняя и наружная. Тоже громко воззвав: «Пресвятая Богородица! Спаси нас! Святый отче Серафиме! Подсоби!» – отец Симеон стал плечом и кулаком выбивать рамы. Обе рамы вдруг разом рухнули на улицу.                
 Стащив с головы скуфью, отец Симеон натянул её Сашке на голову до самых глаз, быстро снял пальто, закутал его, поднял, перегнулся через оконный проём и выпустил из рук. Сашка упал прямо в сугроб у окна. Отец Симеон подбежал к кроватке, вытащил Серафиму, укутал её в одеяльце прямо с головой, закрыл полой своего толстого вязаного жилета и выпрыгнул из окна.            
К нему бежала Татьяна и с трудом шёл Пётр.Татьяна, увидев Ба-тюшку с малюткой на руках, упала на колени, обхватила ноги его и, захлёбываясь от слёз, повторяла:      
- Спаси тебя, Господи! Спаси тебя, Господи!      
- Не надо, Татьяна, не плачь! Дети живы, всё хорошо.Возьми Серафиму.       
Сашка, запутавшись в батюшкином пальто, всё ещё лежал наснегу.             
Пётр, не помня себя от радости, что и дочь и сын  целы и невредимы, но, интуитивно чувствуя, что он, Сашка, и есть виновник происшествия, дал ему затрещину.           
- Папоцка, я больсе так не буду! Плости меня, папоцка!      
- Ладно, Пётр, не надо. Слава Богу, живы!       
Со всех сторон к дому подбегали соседи с вёдрами, и огонь был быстро потушен. Сильно пострадала только большая комната, но из-за дыма находиться в доме было нельзя. Гавриловы пошли к соседям.              Пошёл и отец Симеон. Лицо его было покрыто копотью, но он, не умываясь, сел на стул, поставил Сашку перед собой и строго спросил:       - Ну, рассказывай, что учинил!      
- Батюска, плости меня глешного! Плости! Я только хотел свецецку зазець, как ты!           
-  Из спутанного Сашкиного рассказа стало ясно, что, как только все пошли провожать Батюшку, он побежал на кухню, как-то залез в буфет, где хранились спички, прибежал назад и стал зажигать одну из свечей у купели. Свечка зажглась, но упала на ёлку, стоявшую рядом, которая мгновенно вспыхнула. Батюшка, глядя на Сашку, медленно произнёс:       - Ни-ког-да! Слышишь! Никогда не трогай спичек и не зажигай ни свечей, ни лампад, пока не вырастешь большой! Понял? Повтори!    
 -  Понял, Батюска! Я больсе никогда-никогда не буду тлогать спицки, пока не выласту больсой!
- Правильно! Целуй крест!    
Батюшка поднял Сашку и посадил его на колени. Сашкаперекрестился и приложился к батюшкиному наперсному кресту. И тут неожиданно в сознании отца Симеона ясно и отчётливо зазвучали слова: «Крест в огне не горит!» Так вот оно что, вот он сон-то! Дивны дела Твои, Господи! Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе! Отец Симеон крепко прижал Сашкину голову к своей груди и трижды поцеловал его в самую макушку.

     


Иллюстрации Натальи Кучеренко


ЁЛОЧКА НА ХОРАХ          


В храме шла Рождественская служба. Море людей, свечей. На солее – две красивые ёлки. Настроение у всех молитвенное, радостное, праздничное.          
На хорах тоже царит праздничный дух. Не хвататает только одного – своей маленькой ёлочки, которую обычно устанавливали на хорах; в предпраздничных хлопотах, кажется, о ёлочке забыли.         
Павел Михеевич, регент хора, которого певчие очень любили за строгость и доброту - в том же радостном настроении, что и все.              Приближался кульминационный момент службы – он взмахнул руками, и весь хор на одном дыхании взял самый тихий звук – пианиссимо, звук этот, переходя от одного певчего к другому, был необычайно торжественным.        
 Вдруг на последней ступеньке лестницы, ведущей на хоры, появился старик Василий, церковный сторож, в овчинном тулупе, заячьей шапке-ушанке и валенках.        
В руках его красовалась небольшая пушистая ёлочка. Он встал рядом с хором и, обращаясь к регенту, громко зашептал:         
- Пал Михеич, куды ёлочку ставить?        
 Руки регента на секунду замерли в воздухе, а затем правой рукой он продирижировал фермато - то есть держать звук, а левой - махнул в сторону лестницы, мол, Василий, уходи, сейчас не время!         
Василий истолковал взмах руки по-своему и ринулся вперёд, раздвигая певчих, держа ёлочку впереди себя, словно щит. Где-то в середине хора он остановился и опять зашептал:         
- Так куды ставить-то?         
Павел Михеевич, продолжая дирижировать, зашептал в ответ:         
- Василий, уйди! Уйди, Василий!         
Уйти Василий никак не мог, так как ещё с утра отец Настоятель благословил его найти небольшую красивую ёлочку и установить на хорах.         
Он продвинулся вперёд, подошёл к самым перилам балкона хоров и поставил ёлку. Он вдруг с ужасом понял, что забыл снять шапку.          Устыдился, стащил ушанку с головы, трижды размашисто перекрестился, пошевелил губами, глядя куда-то вверх под самый купол храма, положил три поясных поклона и, повернувшись к регенту, опять зашептал:         
- Ну, тады ёлочку-то сами ставьте! Я пошёл!         
И тем же путём, раздвигая певчих, исчез.         
 Павел Михеевич плавно снял звук, вытер капельки пота со лба и тоже широко перекрестился.         
Свежий аромат хвои наполнил хоры, принеся с собой ощущение радости Великого Праздника.




Картина Дмитрия Шагина.

Из книги «Светлый Ангел Рождества»  2005 год

НИКОЛКИНА МЕЧТА



 У Коли Елизарова была мечта. Была она не совсем обычной – мечталось ему побывать в далёкой Москве на Рождественской Патриаршей ёлке. Он знал, что проводятся они ежегодно, и как-то по телевизору посмотрел репортаж об этом замечательном событии. Видел счастливые лица детей, которые приезжают со всей страны, видел и самого Святейшего Патриарха в праздничном облачении.         
Коля особенно тепло относился к Патриарху ещё и потому, что Святейшего Патриарха зовут Алексеем, так же, как и его, Коли, папу, который был военным и несколько лет назад погиб при исполнении служебных обязанностей. Мама Коли тоже рано ушла из жизни, так что кроме бабушки, Пелагии Ивановны, у Коли никого не было.            
Очень часто по ночам Коля просыпался и видел, как бабушка стояла у иконы Николая Чудотворца, молилась и плакала, губы её шептали, о чём-то тихо прося. Когда же бабушка ложилась и, перекрестившись, засыпала,  горячо молиться начинал Коля. Молился он за Патриарха, за Пелагию Ивановну, за учителей и друзей, и просил Николая Чудотворца помочь ему поехать в Москву, на Рождество, на ёлку.         
Коля любил своё Ракитское. Село небольшое, но красивое, особенно зимой. Под прозрачным льдом – замёрзшая река, а по берегам причудливые, покрытые снегом, словно серебром, деревья. И вокруг всё белым-бело, снег и на крышах домов, и на полях.        
Колю в селе тоже любили. Роста он был чуть выше среднего, не богатырского, но очень крепкого сложения. А за его необыкновенный миролюбивый нрав звали его  - Николка Мирный. Имел он особый дар всех мирить и драчунов разнимать. Подойдёт и беззлобно скажет: «На доброе дело вас не нашлось, а к дурному прилипли, как магнит к железке!» – и заулыбается, а в его огромных, голубых, добрых глазах весёлые огоньки запляшут. Задирам вроде уже и самим смешно, что руками, как ветряными мельницами машут. Глядишь, помирятся и тихонько разойдутся.      
Особенно не любил Коля, когда старшие младших обижают. Подойдёт, забияку за ухо возьмёт и скажет: «Не обижай маленьких! Петушком-кукарекой станешь!» - а сам смеётся, и малыши смеются, а обидчику от стыда хоть сквозь землю провалиться хочется. В школе тоже знали об этой способности Коли, и даже учителя обращались к нему за помощью.         
Был у Коли ещё один дар от Бога. С детства он прекрасно рисовал. Владимир Андреевич, школьный учитель рисования и преподаватель иконописного класса Воскресной школы, куда ходил Коля, хотел видеть своего любимого ученика студентом Художественной Академии. «И как знать, - думал он, - может быть, художник Николай Елизаров родное Ракитское прославит, а то и всю Россию».   Владимир Андреевич любил  и Колю, и его бабушку. Приходилк ним домой. Пелагии Ивановне он помогал по хозяйству, а с Колей дополнительно занимался. Вместе ходили на этюды, по книгам изучали картины русских и зарубежных мастеров.           
В самом конце ноября Владимир Андреевич подошёл к Коле: «Николай, зайди ко мне в кабинет, разговор к тебе есть!»         
На ближайшей большой перемене Коля постучался в кабинет рисования и черчения.          
- Сегодня с утра, - сказал Владимир Андреевич, - я прочитал в одной православной газете о проведении Всероссийского конкурса на лучший Рождественский рисунок. Победители поедут в Москву, на Рождественскую Патриаршую ёлку. В России, конечно, очень много талантливых детей, шансов победить мало, но есть, так что попробовать надо! Рисунок нужно будет выслать через несколько дней, а то к сроку не успеешь. Что скажешь?         
- Спасибо, Владимир Андреевич! Я  обязательно попробую, вернее,  буду делать, вернее, рисунок обязательно сделаю, - говорил разволновавшийся Коля.      
- Не волнуйся! Сделаешь! И сделаешь хорошо! Техникалюбая, но лучше акварель или гуашь – вот, прочитай, здесь всё написано и адрес есть, куда работу нужно выслать. Да, рисунки возвращают, так что если в Москве не подойдёт, то  работа твояукрасит нашу Рождественскую выставку в Воскресной школе. Желаю успеха, Николай! – и он крепко пожал Колину руку.         
Домой Коля летел, как на крыльях. Даже бабушка заметила его радостное волнение.         
- Ты здоров ли, Николенька?         
- Здоров, чувствую себя отлично! Дело одно важное сделать надо.          - Доброе дело-то?         
- Ещё какое, бабушка, потом расскажу.         
- На дело-то своё у Господа благословеньице испроси!          
- Испрошу, бабушка, обязательно испрошу!         
Пообедав, Коля прочитал, как всегда, Молитвы после вкушения пищи, а затем Молитву перед началом всякого дела и сел за свой письменный стол. Он глубоко задумался, потом, осенив себя крестным знамением, принялся за рисунок. В центре он изобразил пещеру, где родился Богомладенец  Христос, Ангела, стоящего рядом со входом в Святой Вертеп, на небе – большую яркую Вифлеемскую Звезду. А со всех четырёх сторон Земли поклониться Христу идут дети: русские и украинские, молдавские и белорусские, сербские и болгарские. Дети идут из Греции и из Австралии, из Африки и из Японии; все они одеты в свои национальные костюмы и у  каждого в руках цветы: розы, лилии, цветы полевые и экзотические, а у кого-то просто веточки: еловые и пальмовые. Дети идут нескончаемым потоком с Севера и Юга, с Востока и Запада. Коля так и назвал свой рисунок: «Рождество на всей Земле».    
 На следующий день он показал рисунок Владимиру Андреевичу, который, его увидев, сказал: «Очень и очень талантливо! Молодец, Николай! -  достал из рабочего стола большой плотный конверт, а из кармана деньги.
 – Вот конверт и деньги на почтовые расходы. Пошли заказным, и свой адрес точный не забудь указать».           
Коля в тот же день выслал рисунок, а квитанцию положил под подушку. Бабушке он так ничего и не сказал.            
19 декабря в дверь Пелагии Ивановны постучал Максим, почтальон:           
- Пелагия Ивановна! Николке вашему от Святейшего Патриарха письмо пришло!           
- Какое письмо, Максимушка? – говорила Пелагия Ивановна, открывая дверь.         
- Вот письмо. Николаю Елизарову из канцелярии Святейшего Патриарха Всея Руси Алексия II . С уведомлением. Распишитесь.            
- Господи! Может, он что-нибудь натворил? – руки Пелагии Ивановны задрожали.           
- Да что вы, Пелагия Ивановна, Николка парень отличный, худого ничего не сделает!           
- Да вот и я так думаю. Николенька мой мухи не обидит. Что ж там такое в письме-то? Хоть бы он поскорее из школы пришёл!           
Пелагия Ивановна расписалась в книге Максима о получении письма, а потом пошла на кухню. Хотя день Ангела у Коли был на Николу Вешнего, на Николу Зимнего она всегда пекла постный брусничный пирог, который был вот-вот готов, как раз к Колиному приходу.             Хлопнула входная дверь.           
- Николенька! Письмо тебе из Москвы! От самого Патриарха Святейшего! Ты что же знаешь его?            
- Да что ты, бабушка, откуда же мне Святейшего Патриарха знать? Рисунок я сделал Рождественский, на конкурс, наверное, он не понравился и обратно прислали.           
Коля аккуратно открыл конверт и прочитал следующее:           
«Дорогой Николай!              
Благодарим тебя за участие во Всероссийском конкурсе на лучший Рождественский рисунок. Твой рисунок Рождество на всей Земле занял первое место. Имеем честь пригласить тебя на празднование Рождества Христова в Москву с посещением Рождественской Патриаршей ёлки. Все организационные детали твоей поездки прилагаются».       
- Что же, тебя , Николенька, в Москву приглашают?                                   
- Приглашают, бабушка.           
Бабушка села на стул и заплакала.      
- Радоваться надо, а ты плачешь!
– Коля подошёл и обнял Пелагию Ивановну.      
- Я  от радости и плачу. Ты Николаю-то Чудотворцу поклонись! Это же по его молитвам Заступника нашего Небесного чудо такое, да ещё и в Николин день!       
- А какое сегодня число, бабушка?       
- Девятнадцатое.       
- А я чуть не забыл! И пирог брусничный есть?        
- Как же без пирога, Николенька, ждёт тебя пирог, на кухне остывает!            
Коля встал на колени и, глядя на образ Николая Чудотворца, с благодарностью поклонился.         
Ведь только он, Святой Николай Чудотворец, и знал о казавшейся несбыточной Николкиной мечте!


      


ЛЕСНОЕ РОЖДЕСТВО



       Далеко-далеко, в дремучем лесу жил да был лесник – дедушка Онисим. Был он очень добрым и любил зверей и птиц. За его доброту и помощь лесные звери и птицы научили дедушку Онисима говорить на своих языках: птицы – по-птичьи, медведи – по-медвежьи, лисицы - по-лисьи, волки – по-волчьи, а его домашние овцы – по-овечьи. Так и жили дедушка Онисим и его лесные друзья в мире и согласии.       Жизнь в лесу непростая, тяжёлая, так что много трудились лесные обитатели: и корм добыть надо, и впрок на зиму запасы нужны, и гнёзда да норы укрепить надо – хлопотали с утра до вечера, и с вечера до самого утра.      
Были ли в лесу празники? Были, и самым любимым из них был, конечно, праздник Рождества Христова. Все готовились к нему - прибирали свои жилища, и даже самый главный лесной медведь Михайло Михалыч Топтыга, боясь проспать, ставил в своей берлоге огромный будильник, который трезвонил на весь лес и будил его и всё его семейство на несколько  праздничных дней от зимней спячки.     
 Малыши тоже ждали праздника, так как в замечательный вечер Рождественского Сочельника всегда ходили к дедушке Онисиму в гости. Вот как это было и на сей  раз.       
Вечером, часов в шесть, как только на небе появилась Первая Звезда, в окошко дома дедушки Онисима раздался лёгкий стук – это родители- c негири принесли своего сына Красногрудика. Дедушка Онисим, открыв окно и осторожно взяв снегирёнка, уложил  его в уже приготовленное тёплое гнёздышко, прямо  в центре стола, чтобы ему всё хорошо было видно и слышно. Затем стук в дверь – это папа привёл медвежонка Топтыжку, снова стук – мама-лиса с дочкой Лизонькой, за ними привели и волчонка Серохвостика, и бельчонка Пушистика. Все нарядно одеты: медвежонок в тёмно-коричневых вельветовых брючках и белом свитерке, волчонок в сером костюмчике и белой рубашечке, Лизонька в длинном жёлтом вязаном платьице, а бельчонок в светло-коричневом комбинезончике с золотистыми пряжками.     
 Гости сели на высокие стульчики вокруг праздничного стола, на котором стояли угощения: мёд, орехи, изюм, морковный сок, пирожки с капустой и картошкой, и большой пирог с малиновым вареньем к чаю.      
Дедушка Онисим потчует своих юных гостей, они едят с большим аппетитом – ведь всё так вкусно, а потом дедушка обязательно расскажет любимую историю!      
 После еды, убрав всё со стола, малыши окружали дедушку Онисима.        - Дедушка! Расскажи нам Рождественскую историю! - на все голоса  просили они.       
- Да вы уже знаете её наизусть, каждый год вам её рассказываю!        -  Нет, дедушка, мы забыли, расскажи снова, ну, пожалуйста!       
- Что с вами поделаешь, садитесь поудобнее, так и быть, расскажу.       Малыши расселись у ног дедушки Онисима, а Красногрудика он взял в свои ладони и начал свой рассказ.       
- Историю эту поведала мне одна старая-старая овечка.       
«Род наш древний, – говорила она, - так что слова моей пра-пра-пра-пра ...  –  тут она помолчала, стараясь сосчитать степень своего родства, - моей прабабушки-овечки передавались из уст в уста, из поколения в поколение:        
- Я, ещё будучи маленьким ягнёнком, - вспоминала она, - жила в далёкой, тёплой стране Палестине, в небольшом городе Вифлееме, при злом царе Ироде. Да этого горя, видно, мало было. Захватили страну римляне и обижали жителей, забирая у них последнее, а чтобы было легче обманывать их и облагать непосильными налогами, решил римский правитель, кесарь  Август, провести перепись населения: для этого каждый должен был пойти в ту местность, откуда был родом. Ожидалось и в Вифлееме много людей. Обо всём этом говорили между собою пастухи, когда мы паслисъ на поле рядом с городом. Были они в сильной тревоге за наше большое стадо, так что каждый вечер нас, маленьких овечек, уводили в дальнюю пещеру, где мы были в безопасности, а  в кормушке-яслях оставляли для нас вдоволь свежего, душистого сена.        Как-то поздно вечером у пещеры остановились путники: пожилой человек и Молодая Женщина, сидящая на ослике. Было видно, что они очень утомлены после долгого пути.     
 - Мария, - тихо сказал старец, обращаясь к Женщине, - кажется, в этом вертепе есть сводное место, давай останемся здесь на ночлег, время позднее.        
- Как скажешь, Иосиф, - покорно ответила ему Женщина.       
 Он помог Ей сойти с ослика. Взяв небольшой коврик, Иосиф вошёл и   расстелил его прямо не земле, а затем пригласил войти и свою Спутницу. Как только Она вошла, пещера стала наполняться светом – сначала  он был голубоватым, а потом становился всё ярче и ярче. Мы увидели, что свет этот исходил от Звезды, которая  появилась прямо над входом. Это было  удивительно, но самое удивительное было ещё впереди. Вдруг мы услышали дивный детский голосок. Родился Младенец! Прекрасная Женщина по имени Мария, спеленала Его и положила прямо в нашу кормушку. Нам тоже разрешили  подойти к яслям и  взглянуть на Младенца. Он был необыкновенно красив!        С поля пришли пастухи и рассказали  ещё об одном чуде – им явился Ангел Господень и сообщил о рождении Младенца, Спасителя мира, а на небе  они видели ещё великое множество Ангелов, которые  красиво и торжественно пели: “Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!” Вот они и пришли взгянуть на Младенца, как велел им Ангел, и рассказали обо всём увиденном и услышанном Марии, Матери Его, и Иосифу. Слышали и мы об этом.        
Что дальше было? А  дальше приглянулась я одному купцу, купил он меня и привёз в эту красивую, северную страну, здесь и доживаю я свой недолгий овечий век, никогда не забывая о тех чудесных событиях детства моего».              
 - Вот и конец истории, - сказал дедушка Онисим малышам, которые слушали её, затаив дыхание. - Самое время чаю попить! Лизонька, накрывай на стол.       
Лизонька, надев фартучек, быстро поставила на стол чашки, блюдца  и чайник, а дедушка Онисим разрезал большой малиновый пирог. Попив чаю, малыши, начали клевать носами, да тут родители начали приходить за ними и забирать их. Дедушка Онисим помогал надевать на них пушистые, тёплые шубки: на Топтыжку – тёмно-коричневую, на Серохвостика – серую, на Лизоньку – рыжую, на Пушистика - светло-коричневую. И родители и малыши прощались - и благодарили дедушку Онисима, а он каждому махал рукой на прощание, говоря:       - Приходите ещё! Не забывайте старика!       
- Спасибо, дедушка Онисим! Придём, конечно, придём!       
Последней прилетела мама за Красногрудиком, который уже крепко спал, дедушка Онисим отдал его прямо в тёплом, самодельном гнёздышке. Не будить же птенчика!       
Дедушка Онисим остался один. Часы с кукушкой пробили ровно полночь. Вот и Рождество наступило, тихое Лесное Рождество!


(Из книги “Светлый Ангел Рождества”, 2005)


 ЗВЁЗДОЧКИ-СНЕЖИНКИ


Рождество. Яркое солнышко, а всё вокруг белое-белое: и дома, и деревья, и улицы. Снежинки, искрясь и переливаясь медленно, словно, танцуя, летят с неба. Если снять перчатку или варежку и, протянув ладошку, подождать, то на неё обязательно упадет одна из этих снежинок. Она тоненькая, узорчатая и чем-то очень похожа на звёздочку. Хотите знать почему? Об этом вам поведает Рождественская сказка.       В далёкие-далёкие времена, люди, очень согрешившие перед Богом, и изгнанные из Прекрасного Рая за непослушание, жили только одной надеждой, что придёт на Землю обещанный Спаситель мира - Христос и снова, как прежде, души их обретут безсмертие, и снова, как прежде, они смогут жить вечно. И вот этот долгожданный день наступил. На Небе послышалось пение Ангелов. Звёздочки, которых вокруг было тоже великое множество, смотрели на поющих Ангелов, ничего не понимая, пока одна из них, набравшись храбрости, не спросила у одного пролетавшего мимо неё Ангела:         
- Простите, пожалуйста, скажите, пожалуйста, судя по вашему чудесному Ангельскому пению, на Небе сегодня какой-то большой праздник? Ангел остановился и, глядя на звёздочку, ответил:
- Как, ты ещё не знаешь? Только что наЗемле, родился Спаситель мира, Иисус Христос. Я как раз лечу туда, чтобы взглянуть на Богомладенца и поклониться Ему.
- А мне, а нам нельзя полететь с вами, на Землю, уважаемыйАнгел?-          Вы еще совсем маленькие звёздочки, и лететь на Землю длявас может быть опасно. Спроси у Большой Звезды, которая ведёт из Персии волхвов-звездочётов для поклонения Младенцу Христу, она скоро будет здесь, может быть, она  возьмёт вас с собой.  Звёздочка, поблагодарила Ангела мерцанием, и он, раскрыв свои светлые мощные крылья устремился вниз. Ангел был прав. Совсем скоро появилась Большая Звезда. Она очень медленно двигалась, как будто указывая кому-то дорогу. Маленькая звёздочка, увидев ее, робко спросила:-          Старшая Звезда, простите, пожалуйста,скажите, пожалуйста, вы будете спускаться на Землю?
- Да, малышка, – приветливо ответила ейБольшая Звезда.
- Вы показываете дорогу волхвамзвездочётам?
- Да, милая, маленькая звёздочка.      
- А мне, а нам нельзя с вами отправиться на Землю, чтобы взглянуть и поклониться Младенцу Христу?
- Ах, милая звёздочка, я могу взять и тебя и другие звёздочки ссобой, но на Земле гораздо теплее, и, вы успеете только на самое краткое время взглянуть на Божественного Младенца, а потом, превратившись в льдинки, растаете. Маленькая звёздочка, услышав это, расстроилась и испугалась, но страх этот длился недолго, меньше секунды, и она воскликнула:
- Уважаемая Старшая Звезда, я решила, яполечу с вами, пусть я превращусь в льдинку и растаю, но увижу родившего Младенца Христа! Другие звёздочки тоже замигали и все разом        
 И я полечу! И я полечу! И я! И я! Большая Звезда, лишь кивнула им в знак согласия и стала опускаться на Землю, а за нею одна за другой, стали медленно опускаться звёздочки – одна, две, три, сотни, тысячи звёздочек. Один из пастухов, стоя на большом пастбище, где паслись стада овец, недалеко от Вифлеема, сказал другим пастухам: «Смотрите! На небе происходят что-то необыкновенное! Какой странный и удивительный звездопад!» А звёздочки, тем временем, подлетали и в ярком-ярком свете Большой Звезды могли видеть дивного Младенца. Здесь, внизу на Земле было действительно, так тепло, что, они, привыкшие к ледяному космическому холоду, быстро таяли. Но ни одна из них, не жаловалась и не жалела, что спустилась на Землю, ведь прежде, чем растаять, каждая  смогла увидеть  Младенца Христа и почувствовать радость великого, долгожданного праздника!    
 Сказка подошла к концу, но праздник продолжается и снова приходит Рождество.  И снова, как прежде, светит яркое солнышко и  всё вокруг белое-белое. И снова, как прежде, с неба,  искрясь и переливаясь
 медленно, словно танцуя, летят на Землю, маленькие красивые звёздочки, звёздочки-снежинки.

( Из книги «Семь Рождественских свечей», 2006)